«Колдовство! — подумала Винтер с испугом, но сразу же побранила себя: — Ты слишком долго жила на Севере, Винтер Мурхок. Заразилась тамошними суевериями».

Винтер видела, как Кристофер поцеловал оставшуюся часть печенья и аккуратно прикоснулся ею к губам Лоркана. Он сделал это так осторожно, что Лоркан не пошевелился во сне. Затем Кристофер спрятал свое приношение Лоркану под подушку и выпрямился, задумчиво глядя на друга.

Винтер это показалось невыносимо трогательным — она нарочно повернулась на другой бок, чтобы Кристофер понял, что она не спит. Он повернул к ней голову, и лицо его сразу преобразилась — по-кошачьи лукавая улыбка, веселые ямочки на щеках. Глаза его ожили.

— Доброе утро, девочка, — прошептал он. — Я тебя разбудил?

Она с улыбкой покачала головой.

— Ты молился, Кристофер?

Он удивленно глянул на нее, затем улыбнулся, с любовью и грустью глядя на Лоркана.

— Можно и так сказать, — признал он со смешком. — Много времени прошло с тех пор, как я в последний раз совершал этот ритуал… но мне показалось, что это нужно сделать именно сейчас.

— Кристофер — странное имя для язычника, — тихо заметила она.

Он сдвинул брови, услышав слово «язычник», но почти сразу же смягчился и усмехнулся:

— Меня так назвала мать. Не думаю, что это слово что-то значило для нее, просто красиво звучало. — Он снова опустил глаза на Лоркана и задумчиво пробормотал: — Хотя, может, она и была христианкой, кто знает?

Он отвел от лица Лоркана прядь волос и снова повернулся к огню. Так странно было слышать, какими громкими и четкими стали теперь его шаги в сапогах с жесткими подметками. Он присел у огня и налил две чашки крепкого, черного, как смола, чая, как принято у турков.

— Держи, — шепнул он, протягивая ей чашку.

Они пили чай в непринужденном молчании, в тишине раздавалось лишь потрескивание огня. Винтер трудно было грустить: ей не верилось, что Кристофер уезжает. Сидеть здесь, в тишине и спокойствии, поджав под себя ноги и закутавшись в одеяло, казалось так… правильно. Кристофер сидел на скамеечке перед очагом, вытянув перед собой скрещенные ноги. Он смотрел на спящего Лоркана, а Винтер разглядывала его профиль. Кристофер держал чашку с чаем под подбородком, вдыхая пар с ароматом лимона, и невозможно было понять выражение его лица.

— Винтер, — вдруг прошептал он.

— Да?

Он взглянул на нее — лицо его показалось темным на фоне огня, глаза блестели.

— Я рад, что ты будешь с отцом, когда ему придет время умирать.

Эти слова прозвучали так прямо, без всяких прикрас и уловок, что у Винтер на секунду сжалось горло. Не зная, что сказать, она только глядела на него большими глазами, а он продолжал:

— Нет, не так уж рад, конечно… но для Лоркана будет гораздо лучше, если ты будешь рядом. И за это я тоже благодарен, потому что я его очень полюбил. Знаешь что… — Он, казалось, обдумывал что-то некоторое время, потом поставил чашку рядом с собой у очага и снова повернулся к ней, подавшись вперед, положив локти на колени. — Винтер, нас с отцом захватили работорговцы в небольшой деревне на голльской границе. Нашу труппу пригласили туда играть на свадьбе. Мы должны были прожить там неделю, но нас обманули. Когда мы добрались до деревни, она уже была захвачена оборотнями, которые пришли за своими седьмыми… — Он умолк, взглянул на нее неуверенно: — Ты… ты понимаешь про седьмых?

Винтер кивнула, во рту у нее пересохло. Она знала об этом обычае. Господи! Волки-Гару! Злобное, неуловимое племя кочевников. Чума северных пустошей! Они набрасывались на деревню, пировали там дней пять, свободно пользуясь едой, домами… и женщинами. Через семь лет они возвращались, чтобы выбрать самых сильных и выносливых из детей, родившихся от этого союза. Горе народу, который не передавал им седьмых. Этот обычай был в силе много поколений. В некоторых деревнях это стало считаться честью — Волков приветствовали пирами, отцы сами предлагали им дочерей. Винтер содрогнулась.

— Но, Кристофер, — прошептала она. — Я не знала, что Волки торгуют рабами.

Блестящие глаза Кристофера встретились с ее глазами, и он проговорил полным значения голосом:

— Люди много чего о них не знают… Например, люди думают, что всех седьмых Волки-Гару принимают в свое племя, но это не так, большинство из них потом продают в рабство. — Он покосился на Лоркана, затем на Винтер и продолжал тихим голосом: — В той деревне не было седьмых, чтобы им отдать, — единственный малыш умер от оспы… — Кристофер наклонил голову и развел руками. — Поэтому деревенские предложили им нас. Свадьбы не было — нас пригласили в подарок Волкам. Великолепную труппу Гаррона, которая славилась во всей Хадре своей музыкой и песнями.

— Ох, Кристофер… Я… Это так…

Он пожал плечами и махнул рукой, как бы говоря: «Это не имеет значения». Он снова взглянул на Лоркана:

— Нас в труппе было шестеро. Все очень талантливые. Большинство из нас… — Он помолчал. — Большинство из нас… были красивы. Деревенские поняли, как только взглянули на нас, взглянули на девушек… сразу поняли, что получат хорошую награду… Потому они с нами и условились.

Холод, воцарившийся у Винтер в груди при упоминании Волков-Гару, спустился в живот. Она пыталась помешать себе увидеть всю глубину смысла за скудными словами Кристофера.

— Сколько тебе было лет, Кристофер?

— Мне было тринадцать… или уже четырнадцать?.. Точно не помню. Знаешь… — он вскинул на нее глаза, озадаченно нахмурившись, будто это до сих пор было ново для него, — пока этого не случилось, у меня была такая хорошая жизнь. Я был самый счастливый парень на свете, все было так здорово…

Несколько минут он сидел неподвижно, устремив взгляд в пространство, потом встряхнулся и тихо продолжал:

— От Голлис до Марокко путь неблизкий. Настала зима. К тому времени они по дороге набрали нас немало… Они называли нас «товар». Товар. Где-то… кажется, где-то в срединных землях это случилось… Нас связали одной веревкой — мы переходили болото. Через болото шла длинная пустынная дорога. На многие мили ни души. Мили и мили — и ни души… Только снег. С отцом что-то случилось. Он схватился за живот… — Кристофер прижал руку к животу и скривился, показывая, что случилось. Винтер страдальчески поморщилась и подалась к нему, чтобы взять его за руку, но он только пожал ее пальцы и убрал руку, будто не мог продолжать, когда она его утешает. Голос его звучал до странности спокойно, без эмоций. — Живот у отца так разболелся, что он не мог дальше идти. А потом нести его мы тоже не могли, потому что ему было слишком больно… — Он некоторое время помолчал, затем с усилием продолжал: — Его отстегнули от общей вереницы и оставили у дороги на снегу. Он свернулся в клубок. Он… плакал. Я не мог ему помочь.

— О, Кристофер… — Она снова потянулась к его руке, но он отстранился, вздохнув и подняв руку, словно прося ее замолчать. Он покачал головой и отвернулся.