Ей одной не нужно ни в чем оправдываться.

Фрейд дрожал мелкой дрожью и ничего не мог с этим поделать: он отчаянно боялся поездов, и ему казалось, что поездка в Вустер тянется бесконечно долго.

Сидящий напротив Юнг листал «Нью-Йорк таймс».

— Мисс Дэймон избежала тюрьмы. — сообщил он.

— Ей снова никто не поверил… — Фрейд помолчал. — Что пишет «Таймс»?

— Тут говорится, что смерть Корда остается необъяснимой, — ответил Юнг, протягивая ему газету.

Фрейд нашел колонку, привлекшую внимание его коллеги.

БОЛЕЕ СТА НЕРАСКРЫТЫХ УБИЙСТВ В НЬЮ-ЙОРКЕ ЗА ПОСЛЕДНИЕ ПЯТЬ ЛЕТ.

Недавняя гибель таких почтенных граждан, как Бернард Эмери, Джеймс Уилкинс, братья Август и Герман Корда, снова демонстрирует неспособность представителей власти остановить даже самых дерзких убийц. Последние проявляют все больше изобретательности, чтобы ускользнуть от правосудия. Возможно, выходом из положения станет реформа нью-йоркской полиции, которую предлагает провести инспектор Рейнолдс Кан, назначенный вчера дивизионным комиссаром Бруклинского округа.

— Хоть кому-то это дело принесло пользу, — заметил Фрейд, возвращая газету Юнгу.

Огромное количество потраченных им сил ничего не дало психоанализу. Случай Грейс заставил Фрейда усомниться в верности теории об эдиповом комплексе, которую он хотел предложить вниманию американской публики. Что же касается исследования преступного безумия Германа Корда… Он сгорел бы со стыда, если бы ему пришлось кому-нибудь рассказывать об этом.

Встреча один на один с убийцей стала для него сеансом апокалипсического психоанализа. Работа вызывала у него тошноту, и он уже не надеялся убедить публику в правильности своих воззрений.

Чтобы забыть о своем унынии, Фрейд сосредоточился на почтовой открытке с изображением Манхэттена. Он решил написать письмо дочери Анне и напряженно смотрел на картинку.

Окончательное впечатление о городе у Фрейда сформировалось в тот момент, когда он его покидал.

Платоновский объект, найденный на небесах, с самого начала задуманный как абстрактная единица. Рассчитанный, как математическая сетка. Растущий согласно неумолимым рациональным законам, несмотря на кажущуюся беспорядочность своего развития.

А самым примечательным было то, что принципы его создателей не совпадают с принципами либерального капитализма, согласно которым устроено американское общество. Другие города росли горизонтально, следуя логике индивидуального приумножения. Манхэттен же развивался вертикально, подчиняясь своеволию нескольких сильных личностей.

Это придало ему особую ауру. Как египетские пирамиды и католические соборы, остров стал очагом энергии, неодолимо притягивающим к себе людей. Когда они уставали от работы ради пропитания, остров давал им новые силы. Он не издевался над эго, подавляя желания и порождая фрустрацию, он разжигал аппетит. И тем самым преследовал безумную мечту отдалить дряхлость и смерть.

С точки зрения психоанализа все это было чистым тщеславием и крайней степенью самовлюбленности. Метафора высоты, некогда служившая Богу, королю или науке, тешила теперь эго торжествующего индивидуума с честолюбием Прометея. Фаллические небоскребы утверждали его в стремлении к наслаждению. А Герман Корда разоблачил темную сторону этого стремления.

Манхэттен — обольститель, который насилует своих гостей, едва открыв им дверь.

— Фаллос Солнца! — Юнг нарушил молчание.

— Что? — спросил Фрейд, испуганный тем, что замечание собрата прозвучало как комментарий к его собственным мыслям.

— Последняя гравюра Германа Корда, — объяснил Юнг. — Солнце соединено с земным шаром тем, что может быть только фаллосом.

— И что?

— У меня было смутное ощущение, что где-то я уже видел это изображение. Но никак не мог вспомнить, где именно. А сейчас вспомнил. Это миф о Митре шестого века до нашей эры. Там упоминается некая трубка, соединяющая Солнце с землей, — половой отросток, движения которого вызывают ветер и другие метеорологические явления.

— К чему вы клоните?

— Герман Корда не мог знать об этом мифе! Я встретил упоминание о нем только один раз, в очень редкой рукописи, хранящейся в Королевской библиотеке в Берлине. Из этого я делаю вывод, что понятие о фаллосе Солнца является архаической составляющей, которую человеческий разум воспроизводит веками. Другими словами, индивидуум не создает этот образ, а наследует его!

— Ваши заключения кажутся не очень убедительными, — заметил Фрейд.

— И теперь я могу объяснить сон, который видел на пароходе. Дом, в котором происходило действие, не являлся просто пошлым представлением о себе самом. Это было универсальное видение человеческой истории, где каждый этаж соответствовал определенному этапу цивилизации. Этот сон позволяет предположить, что существует коллективное бессознательное, состоящее из архетипов, которое структурирует нас точно так же, как и наша отдельная частная жизнь!

Фрейд увидел себя в гробу, задыхающимся под черной тканью, и потерял сознание.

— Черт! — вскричал Юнг.

Он подхватил Фрейда и уложил его на диван, затем позвал официанта из вагона-ресторана и попросил принести мешочек со льдом.

Юнг сам приложил лед ко лбу своего старшего товарища.

Фрейд очнулся и сразу накинулся на него:

— Вы что, хотите моей смерти?

— Вовсе нет, я…

— Ваша теория прямо противоречит моему пониманию бессознательного!

— Я докажу, что эти идеи могут сосуществовать, — заявил Юнг. — Я не хотел вас задеть.

Фрейд враждебно на него посмотрел.

— Коллективного бессознательного не существует, доказательством этому может служить то, что у меня с вами нет совершенно ничего общего.

— Вы преувеличиваете, — возразил Юнг.

Взгляд Фрейда несколько смягчился.

— Однако вы спасли мне жизнь.

— Два раза, — уточнил Юнг. — И это вполне естественно. Вы меня открыли, нашли. Без вас я был бы целиной, непаханой землей. Я — ваша Америка, мой дорогой Фрейд.

Фрейду захотелось рассмеяться, но неожиданная дрожь волной прокатилась по его онемевшему телу.

— Вы отдаете себе отчет, сколько самовлюбленности в вашем комплименте?

— Я знал, что вы оцените, — улыбнулся Юнг, возвращаясь к своей газете.

Фрейд задержал взгляд на его руках, жилистых, как у всех жителей гор. Силу этих рук он оценил два дня назад в Утюге.

— Вы один из тех редких учеников, которых и уважаешь, и боишься.

Но, несмотря на теплое отношение к собрату, Фрейд страшился того, что общение с ним может вызвать у него новые обмороки, еще более серьезные, чем раньше.