В Госплан назначили уполномоченного ЦК. Он предоставил в ЦК записку о том, что «в период работы Вознесенского Н. А. председателем Госплана пропало большое количество секретных материалов, составляющих по своему содержанию государственную тайну». Бюро комиссии партийного контроля предложило ЦК «за нарушение советских законов об охране государственной тайны» исключить Вознесенского из ЦК и предать суду. Через неделю его вывели из состава ЦК, а 27 октября 1949 года арестовали.

В Ленинграде прошли массовые аресты. Самых заметных людей расстреляли. Из видных ленинградцев уцелел только будущий глава правительства Алексей Николаевич Косыгин, кстати, родственник Кузнецова. Под Косыгиным, тоже выходцем из Ленинграда, кресло зашаталось, но все обошлось. Сталин Косыгина привечал, называл Косыгой:

— Ну как, Косыга, дела?

Будущему главе правительства в голову не приходило обидеться на барский тон вождя, который называл его, как дворового человека, кличкой…

После XX съезда начнут говорить, что Кузнецов, Вознесенский и другие стали жертвами Маленкова и Берии: расправились с молодыми и талантливыми соперниками, скомпрометировали ленинградцев в глазах Сталина, который хорошо к ним относился. На июньском пленуме ЦК в 1957 году Хрущев говорил:

— Сталин был против ареста Вознесенского и Кузнецова, был против, а иезуитские звери, Берия и Маленков, внушили Сталину и подвели Вознесенского, Кузнецова и Попкова к аресту и казнили. Твои руки, Маленков, в крови, совесть твоя нечиста. Ты подлый человек!

Конечно, в Кремле все друг другу гадили и при случае топили. Но «ленинградское дело» — не самодеятельность Маленкова, Берии и министра госбезопасности Абакумова. «Ленинградское дело» было задумано самим Сталиным. Без его ведома в Кремле и дворника не могли тронуть, не то что секретаря ЦК и члена политбюро.

Льва Романовича Шейнина, который многие годы работал в союзной прокуратуре, потом спрашивали: как именно Сталин давал указание кого-то уничтожить?

— Товарищ Сталин — не пахан, чтобы выражаться таким образом, — раздраженно ответил Шейнин. — Он исходил из того, что окружение должно его правильно понимать. А кто не понимал — сам исчезал.

Сталин, решив кого-то убрать, делал это чужими руками. В разговоре с министром госбезопасности ронял какое-то неодобрительное слово о высоком чиновнике или генерале. Министр приказывал начать разработку жертвы. Оперативные службы собирали весь материал, который у них был, — обычно показания арестованных. Показания выбивались впрок, в том числе на тех, кого еще и не собирались сажать. В МГБ знали, что рано или поздно пригодятся все показания.

Материалы приносили Сталину. Он предлагал политбюро рассмотреть их и выразить свое мнение. Мнение всегда было одно: снять со всех постов, исключить из партии и арестовать. Сталин выслушивал товарищей и вроде как соглашался с общим мнением. Да еще добавлял: «Жаль, хороший организатор…»

В газетах о «ленинградском деле» не говорилось ни слова. Но в огромном партийном аппарате знали, что наказана целая партийная организация. Сняли с работы сотни партработников, выходцев из Ленинграда, которые к тому времени работали по всей стране. Поступило указание — выявлять и убирать отовсюду ленинградских выдвиженцев. По подсчетам историков, «за два послевоенных года Ленинградская парторганизация, которую в свое время возглавлял А. А. Жданов, выдвинула на руководящую работу 12 ООО человек, в том числе 800 — за пределы области»[9].

Двадцать три человека были приговорены к высшей мере наказания, восемьдесят пять получили различные сроки тюремного заключения, одного поместили в психиатрическую больницу для принудительного лечения и еще сто пять человек постановлениями особого совещания МГБ отправили в ссылку в отдаленные районы страны.

Партийный аппарат понял, что неприкасаемых в стране нет и не будет. Это был урок, показательная акция, чтобы все видели: даже целую ленинградскую партийную организацию не пожалели! Это впечатляло. Партработникам лишний раз давали понять, что они находятся под жестким контролем. Во всем аппарате закручивали гайки.

Почему выбрали Ленинград?

Ленинградцы с двадцатых годов воспринимались как оппозиция по отношению к Москве, и это пугало Сталина. Он не доверял ленинградцам. Массовые репрессии ленинградских партработников были сигналом всей стране: никакой самостоятельности! По каждому поводу просить разрешения у ЦК, а то будет, как в Ленинграде.

Все послевоенные годы для кремлевских обитателей прошли в бесконечных интригах, иногда со смертельным исходом. Члены высшего партийного руководства постоянно перемещались с должности на должность — в зависимости от часто менявшегося настроения Сталина, который постоянно раскладывал этот кадровый пасьянс.

Вождь постарел, устал и, очевидно, терял интерес к делам.

Секретари в приемной вождя отметили, что в 1947 году двери сталинского кабинета распахнулись тысячу двести раз, чтобы принять посетителя. В 1950-м — только семьсот. В 1951-м — пятьсот. В 1950 году состоялось шесть официальных заседаний политбюро, в 1951-м — четыре.

Нуриддин Акрамович Мухитдинов в апреле 1951 года был утвержден председателем Совета министров Узбекистана. Сняв трубку аппарата междугородней правительственной связи, заказал Москву и соединился с Поскребышевым. Мухитдинов представился и сказал, что он приступил к исполнению обязанностей главы республиканского правительства.

Поскребышев сухо ответил:

— Знаем. Поздравляем.

— Хотел бы информировать об этом товарища Сталина.

— Доложу, — буркнул Поскребышев и повесил трубку.

Через три дня в шесть вечера Мухитдинову позвонили по ВЧ.

Сотрудники отдела правительственной связи министерства госбезопасности поинтересовались, хорошо ли слышно, и предупредили — позвонят из Кремля. Ему позвонили еще не раз, проверяя, на месте ли он. Министр связи Узбекистана предупредил:

— Вам будет важный звонок. Прослежу лично.

Минут через десять позвонили из Москвы. Спросили, нет ли в кабинете посторонних, предупредили: при разговоре никто не должен присутствовать. Мухитдинов вызвал помощника и велел никого к нему не пускать. Сам закрыл все окна и стал ждать.

Наконец долгожданный звонок. Телефонист:

— Соединяю с товарищем Поскребышевым.

Тот вновь уточнил:

— Слышимость хорошая? Сейчас с вами будет говорить товарищ Сталин.

Мухитдинов встал. В трубке раздался тихий голос:

— Товарищ Мухитдинов?

— Да, здравствуйте, товарищ Сталин.

— Здравствуйте. Приступили к работе?

— Да.

— Как идут дела?

Мухитдинов стал быстро докладывать. Когда сделал паузу, Сталин сказал: