Гистасп — совсем не Тал. Он никогда не будет заботиться о чувствах Иттаи. Гистасп — генерал, и он выполняет приказы. Как, например, этой ночью, с ужасом осознала женщина. А раз так, идти жаловаться к Бану — бессмысленно. Да и на что жаловаться? На то, что Гистасп оказался не таким, каким Иттая мечтала его видеть? Или каким он заставлял её видеть до этого? Иттая не могла даже себе объяснить внятно.

И потом, Бану ведь сразу сказала, что этот брак — уступка, и нечего потом ныть.

Терзаясь безрезультатными раздумьями и душившими слезами, Иттая завались сначала набок, ни на миг не отпуская одеяла. Поплакала еще и незаметно провалилась в спасительное беспамятство сна.

* * *

— Вы не спите еще? — задал абсолютно бессмысленный вопрос Гистасп.

Выйдя из комнаты Иттаи (то есть, их совместной комнаты, поправился генерал), он замер на мгновение у двери, не зная, куда податься. Но уйти было необходимо: находиться в постели с Иттаей мужчина больше не мог.

Он соврал. Конечно, он устал, но спать хотел не поэтому. Уснет — и наутро станет яснее, как жить дальше, так думал Гистасп, призывая Иттаю утихнуть и не мешать ему заснуть. Но не вышло. Генерал промаялся до предрассветного часа, бездумно пялясь в потолок, пока на его груди сопела молодая женщина. Его всерьез жгла обида на судьбу. Тогда, в столице на праздновании юбилея рамана, он, наконец осознал, что принципиальным видит для себя безоговорочную верность одной-единственной женщине, которой присягал сам — Бансабире Яввуз. Он радовался, что их отношения носят именно тот характер, который носят, потому что они возвышали его порыв над обыденной интимной верностью, цена которой не так уж и велика. А теперь внезапно — от него требуется быть способным на эту самую обыденную и примитивную верность в постели женщине, к выбору которой он не имел особого отношения.

Когда от неудобной позы все затекло, и неудержимый поток мыслей уже вконец доконал, Гистасп попросту подскочил с постели.

Оказавшись в коридоре, он растерялся опять. Тишина и одиночество собственной спальни ничем не отличались от тишины и одиночества его супружеского ложа. И Гистасп, пусть не впервые, но точно как никогда остро ощутил потребность в общении с кем-то, кого мог хотя бы с натяжкой назвать другом.

Такой человек на всем свете был один.

Они оба никогда бы не признали, что стали друзьями давно. Мужчины не дружат с женщинами. Господа не дружат с подданными.

Но никакой регламент не мог ни стереть, ни скрыть правды. Когда Гистасп постучал и зашел, без предупреждения, ибо в честь праздника Бану отослала стражу отсыпаться, это стало ясно по тому, как спокойно, без всякого удивления, танша подняла голову от каких-то бумаг за столом.

Против дневного облачения, торжественного и роскошного, сейчас перед Гистаспом сидел главнокомандующий. Разве что меч стоял в стороне, но вот ножи — Гистасп готов был поклясться — наверняка как всегда были распределены в известных местах.

— Как видишь, — ответила танша. Оглядела мужчину с головы до ног, лишь слегка нахмурилась и поинтересовалась:

— Что-то случилось?

— Нет.

Немного потоптался несвойственно для своей привычной манеры держаться, потом спросил:

— Могу я остаться?

Бансабира изучающе всмотрелась в лицо мужчины, после чего мимикой указала на стул по обратную сторону своего стола.

— Все в порядке? — уточнила тану.

Гистасп понял, к чему задан вопрос и не стал увиливать.

— Думаю, я разочаровал её.

Бансабира небрежно кивнула:

— Я сразу говорила ей, что ты — не тот мужчина, о котором стоило бы фантазировать.

Гистасп не нашел, что на это ответить. Зато его лицо, перекошенное неожиданно большим количеством эмоций, которые в присутствии танши генерал в сегодняшнюю ночь позволил себе отпустить из-под контроля, выдавало с головой. Бансабира замолчала, принялась дальше изучать донесения и сообщения по поводу строительства города: какие материалы завезены из тех, что она не успела лично проверить, в каком состоянии находится фундамент, в чем нуждаются зодчие и рабы. Разбирая по содержанию, Бансабира вдумчиво читала каждый из листков, раскладывая по маленьким стопкам.

Вот это — вопросы, которые определенно надо обсуждать с казначеем, а ему пока не до этого. Вот с этими — опять ехать к корабелу. Да и Тала бы пора потрясти. Впрочем, эта беседа, несмотря на то, что напрямую связана со строительством подземного города и флота, явно непервоочередная.

Вот эта пачка, самая солидная, требует обстоятельной беседы как с разведкой, так и с палачами. Здесь проблемы не только с какими-то лже-жрецами, которые продолжают пребывать к морским границам танаара, и не только с дисциплиной при строительстве — здесь, как и говорил Юдейр, опасности на южном рубеже с Раггарами. Беспорядки, волнения. Пока Бану каталась по северу, ситуация немного обострилась. К тому же Раггары в союзе с Каамалами, и Бану понимала — ждать беды. Наличие родственных связей и прочих множественных оговорок требовало решать вопрос чуть деликатнее, чем одной лишь грубой силой. Затягивать нельзя, но и форсировать чревато, особенно после того, как Этер всерьез разобидился.

С подобным ворохом за раз не разберешься, решила Бану, и всю пачку пергамента с пометками и сообщениями для разведки и палачей отложила в сторону. Возьмется позже, когда уладит более мелкие дела, которые можно решить, не выезжая из чертога.

Вроде вон той небольшой папки, требующей вмешательства Бугута и его проходцев. Здесь будет достаточно послать какого-нибудь десятника с поручением. Наконец, с вот этой парой листков хорошо бы наведаться в академию — надсмотрщикам нужны новые товарищи на всякий случай, раз уж количество пригнанных рабов увеличивается.

Время от времени потирая переносицу, Бансабира тихонько раскладывала бумаги, нет-нет, что-то чиркая на полях пергамента.

Гистасп наблюдал за госпожой с полнейшим недоумением в лице. Она что, всерьез сейчас занимается вот этим?! Это заботит её больше, чем благополучие сестры, счастье которой тану поставила почему-то выше собственного?!

— Вы … вы что… — не удержался альбинос, — и впрямь не будете выспрашивать у меня как… Или вы намерены все узнать у Иттаи, потому что так и планировали с самого начала за мной сле…

Увидев скривленное пренебрежением лицо госпожи, Гистасп умолк на полуслове. Его собственная физиономия преобразилась неузнаваемо, и Бану заухмылялась.

— Ты думал, я буду на тебя давить? — спросила она, и Гистасп скроил изумленную физиономию. — Побойся Праматери, Гистасп. Я просто удовлетворила просьбу сестры, подумав, что это может хотя бы на время облегчить тебе жизнь.

Гистасп все еще выглядел остолбеневшим.

— А? — только и нашелся он.

— Когда стало ясно, что Иттая влюблена по уши, я подумала, что она могла бы быть неплохим щитом для тебя.