Не двигаясь внутри, Гистасп поймал одну из ладоней Иттаи, которыми она закрыла заплаканное лицо, заставляя посмотреть на себя полными обиды и боли глазами.

— Если ты хотела мне верить, Иттая, то почему не поверила сейчас? Без всего этого, — он взглядом прошелся по её лицу, будто указывая на слезы, — можно было обойтись.

Танин не нашлась с ответом — только всхлипнула, утирая капли с лица.

Гистасп отпустил руку жены, отвел от её лица сладко надушенную каштановую прядь. Сбивчивое дыхание женщины приходило в порядок, всхлипывала она чуть реже. Зато Гистасп был на пределе.

— Если ты готова теперь верить мне, — хрипло попросил он, — поцелуй меня.

Боясь, что на её протест Гистасп унизит как-то еще или причинит новую боль, Иттая кое-как подняла голову и коснулась губ мужчины. Едва он ощутил теплое и влажное касание к устам, измученный долгими ласками зверь ткнулся вперед. Иттая пискнула, но, проглотив вскрик, больше не пыталась отстраниться.

Вот. Вот ответ на её давний вопрос: если нет шансов доказать надежность временем, её можно доказать верой.

* * *

Иттая, немного вздрагивая, лежала рядом с мужем, не зная, можно ли прижаться к нему в поисках утешения, или стоит кинуться и расцарапать лицо, грудь — все, что попадется под руку. У неё саднило все тело, кожа горела, и Иттае казалось, что в скором времени она вся превратится в один большой синяк.

— Ну хватит уже трястись, — проговорил Гистасп, привлекая супругу за плечо. Иттая тут же легла головой ему на грудь. Правда, растерянности в ней не убыло. Он такой странный! Он совсем не такой, каким был всегда! Что же на самом деле…

Гистасп настойчиво сжал женское плечо.

— Ты все еще дрожишь, — напомнил он осуждающе. — А я очень хочу спать. Если тебе очень больно, давай я позову кого-нибудь из лекарей.

Иттая дёргано мотнула головой.

— Не надо.

Она ненадолго затихла, всеми силами стараясь унять дрожь, а потом все-таки, едва Гистасп начал засыпать, спросила:

— Почему ты так холоден? — чуть приподнялась, оперевшись на грудь мужа.

— Тебе холодно? — безучастно переспросил альбинос, косясь на жену. — Мне казалось, я разогрел тебя достаточно. Если хочешь, можем повторить, но, — он глазами указал куда-то дальше, в одеяло, и его взгляд сделался сочувственней, — думаю, тебе нужно время, чтобы все немного зажило.

Иттая едва не зарыдала от его слов и тона, которым они были сказаны. Но сдержалась: он обидел её достаточно, чтобы унижаться еще.

Гистасп мог вздернуть её на самый пик безумия и даже удовольствия, несмотря на боль — Иттая запомнила. Но тут же скинул обратно — намерено и жестоко, показав, сколь обыденно для него происходящее. Это она тоже запомнила — и сжалась. Нет ничего больнее, чем любить человека, несмотря на разочарование в нем.

Усталость сморила женщину накрепко, но, когда Гистасп неожиданно вывернулся из-под головы супруги и аккуратно положил её на подушку, Иттая, разлепляя глаза, встревожилась.

— Куда ты идешь?

— Надо идти, — исключительно бессодержательно отозвался мужчина.

Женщина перевела взгляд на камин — огонь еще не потух. Выглянула в окно: рассвет только подкрадывался. Вряд ли они проспали больше двух-трех часов.

— Куда ты? — настояла она. Как ни крути, а она все-таки госпожа танской крови, и благодаря ей Гистасп породнился со своей обожаемой таншей. Так что пусть знает свое место: у неё есть право требовать отчета.

Гистасп так не считал. Он обязан не причинять ей намеренный вред — это все, о чем его попросила Мать лагерей.

— Я, конечно, твой муж, но я еще и генерал, — со скучающей физиономией объяснил мужчина. — Тану свалила на меня кучу работы в последнее время, мне некогда спать долго.

Иттая хотела, было, заявить, что все это полнейшая чушь, но не была уверена, что это в самом деле так.

Гистасп оделся.

— Зачем ты говоришь со мной в таком тоне?

— Праматерь! Иттая, давай без идиотских вопросов, — отмахнулся мужчина. — Я со всеми говорю в этом тоне.

Но она же — не все! — взбрыкнула в душе женщина.

— Я совсем не могу тебя понять, — в её глазах, обращенных прямо на мужа, застыли слезы.

Гистасп такому заявлению немало удивился.

— А должна? — искренне поинтересовался он. Не дожидаясь ответа, приблизился к изголовью кровати со стороны, где лежала жена.

— Отдыхай, — посоветовал генерал и улыбнулся.

Добродушно, светло. И очень страшно, подумала женщина, ощущая, как непроизвольно все меняется в душе. Кажется, она повреждается умом, раз не в силах даже разобраться, как теперь к нему относится, и насколько вообще её отношение к Гистаспу зависит от неё самой.

Генерал, между тем, провел по щеке и вышел из комнаты, пообещав на прощанье все-таки прислать лекарей.

* * *

Иттая смотрела в закрытую дверь с брачного ложа. Теперь, когда Гистасп вышел, она вся померкла, подобралась на кровати и ссутулилась, обхватив одеяло. Её снова заколотило — сначала просто, потом до сокрушающих слез. Гистасп сегодня не провел ночь с женой, он показал роли. Его «А должна?» до сих пор стояло в ушах. Что же он, совершенно не смыслит в отношениях мужчин и женщин?! Или это она ничего не смыслит?!

Иттая зарыдала горше.

Что она сделала не так? Где?! Когда?! Почему Бансабира не сказала, насколько он непредсказуем?!

Гистасп! — сдавленно, сквозь всхлипы, пробормотала женщина в сжимаемое одеяло. И от его имени в сердце опять против воли сладко замерло. Он показал ей роли, и как минимум одна из них совершенно удивительная — та, о которой она мечтала из ночи в ночь, представляя перед сном их близость, их жизнь. Жаль, он не показал, как добиться того, чтобы перед ней всегда было именно это, желаемое обличие Гистаспа!

О, она очень хотела его понять! Ей было жизненно необходимо разобраться в душе Гистаспа, но сейчас Иттая и в своей бы не нашла ни одного знакомого очертания. И эти его маски… Она надеялась, что, оставшись наедине, увидит Гистаспа таким, каков он на самом деле, а он…

Иттая содрогнулась: а что, если вот этот мужчина, неуправляемый, не допускающий возражений своей воле, и есть настоящий Гистасп? Он же был самым великодушным человеком, самым мягким и деликатным в окружении Бансабиры! И никто, как бы Иттая ни пыталась узнавать, не мог сказать о Гистаспе ни одного плохого слова. Даже братец Тал, мнению которого Иттая верила безоговорочно, был высокого мнения об альбиносе. Прощаясь в их последнюю встречу, он, первым узнавший о тайне сестры, заявил, что, несмотря ни на что, Гистасп по-настоящему достоин и восхищения, и женской любви.

Братец Тал… Если бы он только был сейчас здесь, подсказал бы, как быть.