Она не соглашается. Она не феминистка.

— Все, тшто я могу сказать, Иван, — держи своего маленького Джонни Вилли в тшортовых штанах или рискни, извини за мой французский, потерять сто процентов яиц!

Мне ее взгляды казались чрезмерно консервативными. Я все-таки радикал. Но совершенно бессмысленно спорить с женщинами, когда речь заходит о рациональном поведении. Они — существа импульсивные, и я полагаю, что было бы чистейшим безумием требовать от них чего-то иного.

Эсме указала на небо, где парил ворон с коричневой шеей, осматривая прибрежные развалины в поисках лакомого кусочка.

— А это и правда орел, Максим?

Удивленный, я сказал ей, что только она могла разглядеть такую красоту в отвратительной птице. Эсме настояла, что птица все-таки красивая. Я молча дивился способности женщин обнаруживать в обычных, даже непритязательных вещах нечто благородное и возвышенное. Валентино — яркий пример. Ворон расправил крылья, чтобы на миг взгромоздиться на нашу украшенную кисточками крышу, как раз возле рулевой рубки, где пухлый египетский капитан, с важным видом носивший грязную белую форму, и его смеявшийся помощник, нубиец с голым торсом, направляли наше судно к середине реки. Гребные колеса вспенили воду, и белые брызги, взметнувшись, заслонили город.

Через полчаса мы оставили Каир позади, и нам, словно бесконечные ряды крестиков и ноликов, открылись бескрайние поля, пересеченные десятками узких каналов. Сельский пейзаж практически не изменился с тех пор, как фараоны возвели свои первые великие пирамиды. За пределами пальмовых рощ все вокруг покрывали яркие желто-зеленые лоскуты кукурузы и хлопка, а у колодцев и плотин бесконечно ходили кругами старые верблюды, перетаскивая воду, в которой рождены все наши судьбы.

Какое-то время египетская свадебная лодка плыла за нами, ее пассажиры махали руками, улыбались и обращались к нам с загадочными приветствиями, но потом порыв ветра наполнил высокий парус, и фелука понеслась почти под прямым углом, едва не задев наше левое колесо, которое продолжало неустанное кружение, шипя и стеная, словно речной верблюд, сварливый и крепкий. Фелука унеслась прочь, а ее команда только смеялась, видя такую близость ужасной смерти!

Миссис Корнелиус вернулась; в одной руке она держала коктейль, а другой вела усмехавшегося профессора Квелча. Она открыла восхитительный рот и радостно выкрикнула:

— Вы ведь можете быть гадким маленьким мальтшиком, когда хотите, а, Морри?

Он добился одобрения от пьяной миссис Корнелиус и приблизился к тому, чтобы услышать благословение и от трезвой. Она с нежностью относилась к людям, «пострадавшим», как она выражалась, от мира.

Мы миновали окруженные пальмами дамбы, возведенные на случай наводнения, ряды финиковых деревьев, фиг и олив, которые возвратили в Египет предприимчивые французы и англичане, а когда я повернулся, чтобы посмотреть на далекий берег слева, то с удивлением увидел местного уроженца в превосходно скроенном европейском костюме и темно-красной феске. Мужчина поднялся по лестнице на открытую палубу, поклонился леди и поприветствовал их, а потом протянул ладонь нам. Я видел, что Квелч удивился так же, как и я, но нам оставалось только обменяться с гостем рукопожатием. Квелч вел себя очень официально и отнесся к посетителю без восторга. Нас представили Али-паше Хамсе, которого я тотчас признал: в нескольких номерах египетской «Таймс» он упоминался под другим именем как высокопоставленный член «Вафд», с недавнего времени «независимого» парламента Египта![426]

Я понял, что он принадлежал к лучшей породе бледных, круглолицых египтян, не испорченных семитской или негритянской кровью. Как бы я ни относился к его политике, я испытывал к нему лично уважение и сожалел о первоначальном поспешном суждении. Потом я научился ценить людей по их делам, а не по цвету кожи или по религиозным предпочтениям. Есть, например, обитающие на берегах Нила феллахи, в жилах которых течет кровь людей, создавших первый литературный язык, первые храмы и гробницы. Не их вина, что пришли иностранные захватчики, решившие отнять у них наследие и любимую христианскую веру. И если эти люди стали хуже, то только из-за усилий еврейских и арабских торговцев наркотиками, искавших выгоду в том, чтобы лишить этих выносливых феллахов энергии, а ведь их и без того ослабила вода, которую отравили несовершенные сооружения британских инженеров. Британцы первыми признали: дамба оказывает отрицательные побочные эффекты. Они утверждали, что приложили все усилия для решения проблемы, но никак не хотели замечать, что сами помогли ее создать. Британцы часто вели себя так — и за границей, и дома. Их филосемитизм стал настоящим проклятием. Я все еще полагаю, что они держали в руках ключ к будущему. Даже Герберт «Социалист» Уэллс, понимавший обязанности британцев, стал забывать о них в те ужасные, полные сомнений годы после Первой мировой. Призрак большевизма испугал британцев. Он только в Англии оказался неожиданностью! Герой Уэллса в «Облике грядущего»[427] гордо предсказывает будущее, в котором Человек победит Хаос во всей Вселенной — и только тогда он начнет учиться! Как близко это было к моему собственному уничтоженному видению. Теперь я узнал, что Хаос — творение Бога и наш долг — навести порядок в отведенном нам уголке Вселенной. Возможно, все мы не слишком спешили брать на себя ответственность. Я не могу осудить ни Британскую империю, ни американцев, ни Гитлера, ни Муссолини, не принимая части вины и на себя.

Али-паша Хамса получил образование в Англии в школе, название которой я не запомнил, но профессор Квелч, услышав его, сделал паузу. У меня сложилось впечатление, что познания Квелча, хотя и отличавшиеся глубиной, были куда менее существенны, чем интеллектуальные богатства мистера Хамсы. Египтянин вдобавок получил степень в Кембридже. Поэтому мы не вполне понимали, как действовать дальше, но, само собой разумеется, именно миссис Корнелиус сломала лед, взяв за руки мистера Хамсу и профессора Квелча. Она засмеялась:

— Ну разве мне теперь не свезло, меня развлекают два таких умных и обаятельных жентельмена. — Она увела их, послушных, как овечки, и мы с Эсме снова остались наедине.

В присутствии египтянина она чувствовала себя неловко.

— Он напоминает мне о тех турецких офицерах. Эти ублюдки так гадко обходились со всеми девочками.

Я немного резко посоветовал ей забыть о константинопольской жизни. Она скоро станет моей женой и кинозвездой. Она родилась в Отранто, и роды принял доктор Кастагальи. До этого, напомнил я, были только фантомы, призрачное предсуществование. Услышав мои увещевания, она опустила голову.

— Мне очень жаль, Максим.

Конечно, я тотчас простил ее.

Крепкая парусная лодка тянула за собой несколько барж, которые глубоко уходили в воду под тяжестью груза, напоминая стаю примитивных речных монстров, готовых пожрать далекий город. Симэн вышел из бара, где он беседовал с Радоничем.