— Да.

— Что такого в эти десять минут произошло?

— Ничего, — растерянно пожала плечами Наталья.

— Подумай, — предложил Богдан. — Вспомни. О чем вы говорили, после чего такси отменили?

— Мы говорили про Люду, — сказала неуверенно Наталья.

— Что именно?

— Я спросила, уедет ли Люда с нами.

— А он что ответил?

— Что уедет, конечно.

— Так! Не то! Что-то еще было!

— И еще, что ты сказал, будто Калмыков хочет убить Люду, — упавшим голосом сказала Наталья, вспомнив.

— Мне хана! — оценил Богдан, и его лицо вмиг посерело, словно жизнь из него стала уходить прямо сейчас.

Выехали к зимнику. Калмыков остановил машину. Зимник убегал вправо и влево от них, а впереди, выхваченная светом фар из темноты, виднелась уводящая в лес узкая дорога.

— Ты до этого зимника в тот раз добежал? — спросил у охранника Калмыков.

— Да. Только я бежал вон там, левее, по следам.

— И на зимнике следы потерялись.

— Вы же видите, Алексей Иванович, здесь снег закатали до зеркального блеска. Ну какие тут следы?

— Раз машины не было… Ведь не было?

— Нет, — сказал Михаил. — Тут такая тишина, что слышно, как по шоссе проедет машина. А это сколько километров!

— То-то и оно. Так что ему некуда было деваться. Он сюда вот направился, — показал на уходящую в лес дорогу Калмыков.

Газанул, колеса заскользили по накатанному зимнику, и машина покатилась по проложенной через лес дороге.

— Миша! Мы с Натальей уезжаем в Европу. Сколько там пробудем — не знаю. Долго. Дома столько событий случилось за последнее время, что не хочется туда возвращаться. Да и тебе вряд ли есть смысл ехать в Москву. Правильно, Миш?

Охранник неуверенно крякнул, будто у него вдруг запершило в горле.

— Миша, тебе после стрельбы на Шереметьевской в Москве делать нечего.

— А что Европа? — спросил охранник мрачно. — Ни денег, ни работы.

— Пообвыкнешься, — сказал Калмыков. — Мыть полы в ресторане на испанском курорте — совсем не то же самое, что драить парашу на зоне. Да и какая там зона, Миша, тебе ведь жизни не дадут. Менты покалечат. Ты их коллегу застрелил, они такого не прощают. Сгноят они тебя, ты и до суда не доживешь. Уезжать тебе надо, денег на первое время дам.

— Ну, допустим, — сказал выжидательно Михаил, понимая, что шеф еще только подступается к главному.

— Так вот мы уедем, ты уедешь, а эти двое мне мешают. Девчонка и этот друг Натальин.

Свет фар выхватил из темноты несколько построек, теснящихся на окруженном деревьями пятачке. Сарай, еще один сарай, гараж и жилой дом, ни одно из окон которого не светилось. Калмыков остановил машину. Свет фар упирался во входную дверь дома.

— Что скажешь? — спросил Калмыков, глядя на своего собеседника.

Подсветка приборов заливала его лицо неживым синим цветом. Михаил отвел глаза.

— Как знаешь, — сказал Калмыков, и можно было подумать, что он разочарован.

— Нет, вы меня не поняли! — заторопился Михаил. — Просто здесь нельзя с бухты-барахты!

— А как можно? — шевельнул синими губами Калмыков.

— Ну и куда я их потом? В багажник? Зима! Земля не метр промерзла! А в доме не оставишь!

— Именно в доме, — сказал Калмыков. — Вниз. В подвал. И потом дом поджечь. Я недавно видел пожарище в Подмосковье. Косточки хозяйские только месяцы спустя нашли. Да и то только потому, что соседи мародерствовали, искали, чем на пепелище поживиться. А тут Финляндия. Тут повальная честность, доходящая до идиотизма. Если это чужая территория, так ни один финн даже не приблизится к пожарищу. И кости эти никто никогда не найдет.

Михаил, как завороженный, слушал шефа. Только теперь он осознал, что шеф рубит концы окончательно и бесповоротно. Какое же возвращение, если он дом спалить решил. Это уже насовсем. Тут шутки кончились.

— Хорошо, — сказал он. — Я сделаю.

Калмыков на это никак не отреагировал, вышел из машины, пошел к дому. Михаил поспешил за ним. Пока они в машине беседовали, в доме началась какая-то суета. Зажегся свет в окнах, замелькали тени. И едва Калмыков стукнул в дверь, та тотчас же распахнулась. Растревоженная финка улыбалась испуганно неожиданным гостям.

— Миссэ Микси? — спросил по-фински Калмыков.

Онемевшая финка прижала руки к груди. Она загораживала вход в дом, но Калмыков ее бесцеремонно отодвинул, почти оттолкнул, и через крохотную прихожую и темную кухню прошел в просторную гостиную, где вдоль длинного, во всю стенку, окна выстроились в ряд многочисленные горшки с цветами, на столе стояли две пустые чайные чашки, а из угла рычал черный пес-коротышка, выражавший свое собачье недовольство поздним вторжением незнакомых ему людей.

— Микси! — позвал требовательно Калмыков.

Ни звука в ответ.

— Посмотри! — коротко распорядился Калмыков.

Михаил, которому уже довелось здесь побывать, уверенно распахнул дверь одной из комнат, и через несколько мгновений выволок в гостиную озлобленного и сонного Микси.

— Снимай с него одежду! — сказал Калмыков. — Давай-давай!

Насмерть перепуганная финка безмолвно наблюдала за происходящим, но бросилась на помощь к сыну, когда Михаил попытался снять с него ночную пижаму. Микси рванулся, но было поздно. Посыпались на пол пуговицы, оголилось тело Микси. Выскользнула из рукава рука, и стал виден свежий бинт, обмотанный вокруг локтя.

Михаил смотрел на бинт так, словно ему только что продемонстрировали изящный и удивительный до неправдоподобия фокус, и он теперь тщился понять, как это фокуснику так удалось его провести.

— Всему есть объяснение! — победно щурился Калмыков. — Ну понятно же было, что это он! Кто портреты Люды рисовал один за другим? Он тебя хоть раз нарисовал, Миш?

— Нет.

— Конечно, нет! У него к тебе любви не было. У него к Люде была любовь. Вот он по ночам вокруг коттеджа и наматывал круги по-кобелиному. Он псих, Миша, и мозги у него куриные, а все же против природы не попрешь. Все можно объяснить и все можно понять! Сейчас я тебе фокусы буду показывать, Миша. Теперь ищем книжку такую…

Щелкнул пальцами…

— Фотоальбом с обложкой такой… Будто джинсовой тканью обтянутой…

— Как у нас? В коттедже? — вспомнилось Михаилу.

— Не «как у нас»! А именно ту самую! — засмеялся недобро Калмыков. — Ты знаешь, как он Тропаревых рисовал? Он по фотографиям их рисовал! Он из нашего коттеджа фотоальбом спионерил! Финны жутко честный народ, но если с головой не в порядке — тут возможны отклонения.