Она сидела в кресле перед задернутыми кремовыми шторами, сбоку разливался теплый свет лампы, на спинку кресла Бо подложила зеленую подушку, чтобы ярче засияли глаза Лоры.

Соломон сидел напротив и все это время не сводил с Лоры глаз. Бо казалось, что она вторгается в чужой разговор, и она сообразила, что так она чувствовала себя каждый раз, когда они оказывались все вместе в одной комнате. Уголком глаза она следила за Соломоном: как он надевает наушники, подправляет звук. Вспоминала, как часто он уходил в собственный мир, укрывшись за этими наушниками, – в работу или в собственную музыку. Звук был для него убежищем, как и для Лоры. Бо переводила взгляд с одного на другого. Кажется, они правда еще не все поняли – или не решаются понять из уважения к ней? Да, наверное, так. Ей хотелось обнять их обоих, а потом толкнуть друг другу в объятия. Идиоты эдакие.

– Ты готова? – спросила она Лору.

Та снова решительно кивнула.

– Мой дед бил их обеих. И Гагу, и маму. Он пил. Бабушка говорила, он и так-то был нехорош, а напившись, впадал в ярость. Сержант О’Грэди, участковый, был его закадычным другом. Они вместе учились в школе, а потом вместе пили. Гага не здешняя, она выросла в Лидсе. Приехала в Ирландию в семью, няней. Познакомилась с дедом, так все и вышло, она осталась здесь, но приживалась плохо. Она была не очень общительна, местным это не нравилось, а в итоге она совсем замкнулась. Дед был ревнив и придирчив, подмечал каждое слово, как она вела себя при людях, на кого не так посмотрела, так что она предпочитала уже никуда и не ходить. Ей и дома хорошо, говорила она. И все же дед становился злее, агрессивнее. Избил ее, она попала в больницу со сломанными ребрами. Так плохо стало, что она пошла к приятелю деда, к сержанту О’Грэди. Нет, она не собиралась подавать заявление, она просила его как друга поговорить с дедом, помочь ему остановиться. Но сержанту это пришлось не по вкусу. Он сказал ей, что во всем виновата она, это она так себя ведет, что муж теряет голову.

Она бы не стала больше обращаться к этому полицейскому, но потом дед избил маму. Бабушка сказала сержанту: либо он что-то сделает, либо она обратится в суд. А сержант О’Грэди передал ее слова деду. В ту ночь дед вернулся из паба пьяный вдрызг. Ударил бабушку и сказал, что маму сейчас будет убивать. Гага крикнула ей: «Беги!» – и мама выскочила из дома, кинулась к лесу. Дед погнался за ней, но его качало, так он напился, к тому же он плохо видел в темноте. Гага бежала за ним по пятам. Она видела, как он споткнулся, упал и ударился головой о камень. Тут он взмолился о помощи, просил вызвать «скорую». Она не помогла ему. Оцепенела, застыла на месте. Тот человек, кого она в молодости любила – кто только что в очередной раз побил ее и грозился убить их дочь, – лежал перед ней и захлебывался в ручье, а она сидела рядом и смотрела. Она сказала мне – так было лучше для всех. Она не была убийцей, она его пальцем не тронула – но и спасать не стала. Предпочла спастись сама и спасти свою дочь. – Лора вздернула подбородок: – Я горжусь ею! Горжусь тем, что они сделали. Я рада, что им хватило сил защитить себя единственным доступным способом. Бабушка уже все перепробовала – поговорить с его другом, обратиться к закону, – а вышло только хуже. Дед сам себя загубил.

– Но почему они скрывали тебя?

– Потому что сержант О’Грэди не оставлял их в покое. Первые несколько месяцев он таскал бабушку на допросы ежедневно, он и маму терзал, хотя ей было тогда всего четырнадцать лет, он ее тоже допрашивал. Обвинял в убийстве обеих. В любой час дня и ночи заезжал к ним. Запугивал, сулил упрятать в тюрьму на всю жизнь. Они жили в страхе – но и уехать не решились.

Мама искала подработку, так она в какой-то момент устроилась к близнецам Тулин. И у нее был роман с Томом Тулином. Не знаю, как долго это длилось, но все закончилось, когда мама забеременела. Она не сказала Тому о ребенке. Она боялась, что сержант О’Грэди каким-то образом меня отберет, найдет способ лишить ее прав. И бабушка этого боялась. Поэтому они меня спрятали. Они не хотели, чтобы я жила, как они, в страхе, чтобы он мучил меня. Они защищали меня как умели.

– Как ты думаешь: то, как они поступили, какую жизнь выбрали для тебя, – было правильно?

– Они делали что могли. Защищали меня. Я могла в любой момент уехать из домика Тулинов, но я была там счастлива. Я с детства привыкла прятаться, мне нравилось. Нравилось смотреть на мир со стороны, издали. А будь иначе, я бы не впитала в себя все звуки вокруг. Звуки стали словно частью меня. Я впитывала их как губка, потому что в моей жизни оставалось свободное место. Там, где у других людей тревоги, переживания, бесконечные проблемы со всех сторон, у меня – ничего. Я могла быть собой.

– Быть собой, – задумчиво пробормотала Бо. – Чувствуешь ли ты себя вполне собой теперь, покинув коттедж? Оказавшись среди людей?

– Нет. – Лора опустила взгляд на свои руки. – Я перестала воспринимать звуки так, как прежде. Слишком много шума. Смешанного, смазанного… – Она поискала слово и не нашла. – Во мне, кажется, что-то сейчас сломалось, – печально подытожила она.

Соломон дольше обычного возился в прикомнатной ванной с чисткой зубов и вроде бы смотрел в зеркало, а себя не видел. Обернулся – увидел Бо с сумкой в руках.

На глазах ее блестели слезы.

Он поспешно выплюнул пасту, утер рот. Вернулся в комнату, зацепился бедром о выдвинутый ящик. Зашипел от боли. Пытался что-то сказать, слова не шли на ум, ничего уместного. Его охватила паника: настал этот миг – и, в конце концов, уверен ли он, что именно этого хотел? Не облегчение, а паника. Ужас. И он чувствовал себя обязанным принять происходящее, разобраться с ним, а не прятаться. Но так устроен человек, таково естественное чудо: перемены побуждают его усомниться в самом себе.

– Джек? – неловко откашливаясь, спросил он.

– Нет, – легко усмехнулась она. – Всего лишь – не ты.

Ответ показался ему до жестокости прямым.

– Полно, Соломон! Разве это сколько-нибудь неожиданно – для нас обоих?

Он рассеянно потер ушибленное бедро.

– Ты влюблен в нее, – торопливо пробормотала она. Утерла непрошеную слезу. Бо никогда не умела толком плакать.

Соломон изумленно раскрыл глаза.

– Даже если ты сам еще этого не понял – это правда. Никогда не могла тебя разгадать. Что ты знаешь и только прикидываешься, будто этого нет, а что ухитряешься заблокировать. Иногда ты так ясно все видишь, а в другие моменты не понимаешь самого себя… Впрочем, у всех так, правда? – Она грустно улыбнулась.

Соломон подошел к Бо, крепко ее обнял. Уронив сумку, она тоже обхватила его руками. Он поцеловал ее в голову, как пришлось.

– Жаль, что у нас не получилось. Наверное, я виноват…

– Наверное! – фыркнула она, и он отпустил ее, поморщившись. Бо рассмеялась, подхватила с пола сумку: – Ну не я же виновата, скажи?

– Ты – никогда! – широко ухмыльнулся он, качая головой. И все же чуточку ему было грустно. Словно какую-то часть себя он терял с ней.