— А знаешь, что тебя добьет? — спрашивает Орион. — То, что Старший практически согласен с тем, что я говорю.

— Неправда… — начинаю я, замечая обвинение в волшебных глазах Эми.

— И то, что это Старший подал мне идею их отключить.

Эми закрывает рот рукой. Глаза ее наполняются отвращением, отвращением ко мне.

— Не верь ему, — прошу я.

— Нет, правда, так и было. Ты ведь понимаешь, да, Старший? — усмехается Орион. Неужели он знает? Я заглядываю в его лицо и вижу себя. У нас одинаковая ДНК, но мы — не один человек. Хоть, может быть, в наш общий генетический код и вплетены общие эмоции и сомнения.

— Может, скажешь ей? — продолжает Орион. — Или лучше я?

— Что? — спрашивает Эми.

Сжав кулаки, я иду через комнату туда, где рядом с криоустановкой стоит Орион.

— Она ничего, — шепчет он так тихо, что Док и Эми едва ли слышат. — Очень даже ничего. Ты поэтому это сделал?

— Заткнись, — рычу я.

— Не давай ей встать у нас на пути.

Знаю, есть тысяча разумных причин это сделать. Орион такой же сумасшедший, как Старейшина, и методы у него такие же ужасные, даже хуже. Мне ни за что не отговорить его от убийства замороженных, и он заслуживает наказания за то, что уже совершил.

Но не поэтому я толкаю Ориона в криоцилиндр и запираю там.

— Открой! — кричит Орион.

Поворачиваю тумблер. Криораствор из бака над цилиндром обрушивается вниз, окатывая Ориона с головы до ног голубыми искрами.

— Черт! — отплевывается тот, с ужасом цепляясь за дверь. Эми встает рядом со мной и смотрит на Ориона через небольшое окошко. Когда он видит ее, глаза его злобно сверкают. Он открывает рот, чтобы что-то крикнуть ей.

Я снова поворачиваю тумблер.

Криораствор льется быстрее, поднимается выше рта, и вот Орион уже захлебывается. Лицо скрылось под водой, щеки надулись, налитые кровью глаза вылезают из орбит. Одна рука упирается в окно, и я замечаю на большом пальце неровный шрам — единственное, чем его отпечаток отличается от моего.

— Заморозь его, а то умрет, — говорит Док. — Хотя он все равно может умереть, — он пожимает плечами. — Ты его не подготовил к заморозке.

Я смотрю в глаза Ориону и вижу в них себя.

Вжимаю кулак в большую квадратную красную кнопку.

Из цилиндра вырывается струя белого пара.

Лицо Ориона с выпученными глазами прижато к стеклу.

Но он нас уже не видит.

Старший все смотрит в оледеневшее лицо Ориона. Я обнимаю Старшего сзади и пытаюсь оттащить, но он не поддается, так что я просто крепко сжимаю его в объятьях.

— Все, — говорит доктор. — С этого момента, если только не разморозишь его, ты — Старейшина.

Я чувствую, как Старший весь напрягается.

— Пусть его судят люди, которых он пытался убить, когда долетят, — качает он головой.

Я думаю о своем отце, о том, каким судьей он будет этому человеку, и мне ничуть его не жалко.

— Как я буду управлять кораблем, полным людей? — прерывающимся голосом спрашивает Старший. — Когда фидус выветрится, они поймут, что им лгали. Они будут в ярости. Возненавидят и Старейшину, и меня.

— Они тебя не возненавидят, — шепчу я ему в затылок. — Они будут упиваться гневом — первым своим чувством. А потом поймут, что есть и другие чувства, и обрадуются им.

— Ты будешь со мной? — шепчет Старший. Его дыхание туманит стекло, скрывая лицо Ориона.

— Всегда.

Старший нажимает кнопку за ухом и делает объявление всем жителям корабля, как Старейшина в тот раз, когда сказал всем меня избегать. Его первое объявление звучит незатейливо. Простым языком, как если бы говорил с ребенком, он объясняет, что все находились под действием наркотика, а теперь начнут постепенно обретать эмоции. Старший призывает всех сохранять спокойствие, когда они впервые в жизни начнут чувствовать, особенно это касается беременных женщин.

Док упрашивает меня отдать ему провода от насоса.

— Нужно, по крайней мере, добавлять гормоны, — настаивает он, — чтобы они не спаривались с родственниками.

— Большинство людей и так будут против кровосмешения, — сухо возражаю я. — Когда наркотик выветрится, мы просто объясним им, что это такое, и предупредим, что перед контактом надо сделать анализ крови. У вас же есть сканеры, которые читают ДНК. Можно снова начать вести генеалогию.

Я отдаю провода Старшему.

Док поворачивается к нему. Старший холодно отвечает на его взгляд.

— Больше никаких лекарств.

Разговор окончен.

Потом, когда люди в толстых перчатках унесли отравленный труп Старейшины и выбросили его в космос вслед за Харли, когда Док положил Ориона в свободную криокамеру, когда мы вернулись в мою комнату, где с картины на нас глядит Харли, Старший делает второе объявление. Как и последнее объявление Старейшины, это просьба всем подняться на уровень хранителей.

Перед тем, как идти туда, мы обсуждаем правду.

— Это она убила Харли, — говорю я. — Правда. Когда он услышал, что мы никогда не выберемся с корабля… — слова застревают в горле.

— Он не смог жить с этой правдой, — заканчивает за меня Старший.

— Нужно было догадаться, что замороженных убивает не Старейшина. Очевидно было, что ты начнешь докапываться до истины, а ведь он хотел скрыть ее от тебя и от всех остальных.

Старший опускает глаза на свои руки, потом смотрит на портрет Харли.

— Мне кажется, нельзя рассказывать им правду, точнее, всю правду.

Я хочу возразить, но Старший меня перебивает.

— Я боюсь, что правда убьет их всех, как убила Харли. Это серьезная правда, трудная правда. Нельзя просто обрушить ее на них. Люди должны сами до нее дойти.

Старший поднимается на уровень хранителей один. Он встанет на возвышение и расскажет людям, которые впервые в жизни начинают чувствовать, часть правды, но не всю.

Он скажет, что теперь он — Старейшина. Что прежний Старейшина мертв.

Расскажет о фидусе, о гормонах в воде, о том, что Сезон создавали искусственно.

Они будут злиться, они будут в ярости, но потом поймут, что чувствуют, и поймут, что Старший поступил правильно.

Он расскажет им о двигателе, но не станет говорить, насколько мы отстаем от графика. Всем, кто хоть немного интересуется науками, механикой, техникой, будет предложено пойти с механиками посмотреть на двигатель и попытаться помочь ученым решить проблему.