По большей части текст записки Майского представлял собой благоприятную интерпретацию политики и перспектив СССР. Наиболее оригинальным в ней было то, что автор выступал в поддержку долгосрочного англо-советского союза. Эта идея была близка к предложенной Литвиновым концепции соглашения о разделе сфер влияния СССР и Великобритании в Европе. Литвинов и Майский довольно тесно сотрудничали, когда Майский был послом СССР в Лондоне, а Литвинов – комиссаром иностранных дел, и продолжали сотрудничать в течение войны. Обоих можно с полным правом было назвать англофилами (Литвинов был женат на англичанке), хотя это не мешало им придерживаться довольно жестких взглядов на внешнюю политику Великобритании. Майского отличало от Литвинова то, что он более чувствительно относился к идеологическому измерению внешней политики Советского Союза и тому, как оно может повлиять на отношения с Великобританией и США. Как и другие советские аналитики, Майский осознавал, что в британской и американской внешней и внутренней политике действуют как реакционные, так и прогрессивные силы. Он понимал, какие осложнения могут возникнуть, если элементы, враждебные новому демократическому строю, который Советы хотели бы видеть в Европе, начнут набирать силу.

К более молодому поколению советского дипломатического корпуса принадлежал будущий министр иностранных дел Советского Союза, Андрей Громыко. 14 июля 1944 г. Громыко представил Молотову документ под названием «К вопросу о советско-американских отношениях»9, один из целого ряда подобных докладов Молотову на тему разрядки в советско-американских отношениях в годы войны и ее продолжительности10. Взгляд Громыко на советско-американские отношения был по большей части оптимистичным. Он утверждал, что проводимую Рузвельтом политику сотрудничества с Советским Союзом поддерживают большинство членов Конгресса (как от демократической, так и от республиканской партии) и народные массы. Говоря об оппозиции политике Рузвельта, он подчеркивал роль реакционных антикоммунистических элементов прессы и католической церкви. В США насчитывалось 23 млн католиков, отмечал Громыко, в том числе – 5 млн американцев польского происхождения. Громыко также подчеркивал, что американцы опасаются коммунистической революции и советизации, особенно в Восточной Европе. Тем не менее, он все же считал, что советско-американское сотрудничество будет иметь продолжение и после войны, поскольку ориентацию на изоляционистскую внешнюю политику сменил интерес к европейским и международным делам, а у США были общие интересы с Советским Союзом в том, что касалось немецкой угрозы и обеспечения условий для долгосрочного мира. Громыко также указывал значимые экономические и торговые причины для послевоенного советско-американского сотрудничества и делал вывод, что «несмотря на трудности, которые, вероятно, будут возникать время от времени… несомненно, существуют условия для продолжения сотрудничества между двумя странами… В значительной степени отношения между двумя странами в послевоенный период будут определяться отношениями, сформированными и продолжающими формироваться в военное время».

В другом письме Молотову, написанном десять дней спустя, Громыко анализировал причины, по которым Гарри Трумэн сменил вице-президента Генри Уоллеса в качестве соперника Рузвельта в выборах на пост президента США 1944 г. С точки зрения Громыко, Уоллес был смещен, поскольку придерживался слишком радикальных взглядов и конфликтовал с деловыми кругами, а также правосторонними консервативными элементами демократической партии и «южного блока» сенаторов и конгрессменов от демократической партии. Тем не менее, заключал Громыко, в отношении внешней политики Трумэн «всегда поддерживал Рузвельта. Он сторонник сотрудничества между Соединенными Штатами и их союзниками. Он выступает за сотрудничество с Советским Союзом. Он положительно отзывается о Тегеранской и Московской конференциях»11.

Как посол СССР в Соединенных Штатах, Громыко получил задание передавать в Москву информацию о том, какие вопросы могут быть подняты на Ялтинской конференции. В своих докладах он отмечал ряд вопросов, которые могли вызвать противоречия – таких, как Польша, Греция, Югославия, конференция в Думбартон-Оксе, роль ЕКК – и предлагал тактику, которой должна придерживаться советская делегация, чтобы обезопасить свои интересы в этих сферах. Однако ничто в отчетах Громыко не говорило о том, что какое-либо из этих препятствий непреодолимо, или что оно не может быть устранено путем соглашения. По польскому вопросу он придерживался мнения, что Рузвельт в конечном итоге признает временное правительство в Люблине. По греческому вопросу он писал, что Советы не должны вмешиваться в борьбу между Англией и коммунистами-партизанами ЭЛАС-ЭАМ, но должны ясно показать, что симпатизируют прогрессивным элементам Греции. По югославскому вопросу – что, возможно, Тито удастся заручиться поддержкой Англии и США. Для Громыко, возглавлявшего советскую делегацию в Думбартон-Оксе, особый интерес представляла дискуссия по поводу вето. По этому вопросу он придерживался очень жесткой позиции: Советы не должны ни при каких условиях отступать от принципа единогласного принятия решений; без права вето Советский Союз может оказаться в меньшинстве в ЕКК, если против него объединятся Великобритания и США, а в дальнейшем – и в Совете Безопасности ООН12.

То, что говорили и предлагали Громыко, Литвинов и Майский, совсем не обязательно отражало то, что думал Сталин. Однако в сталинской России возможности для дискуссии были весьма ограниченными, и обычно определял их сам диктатор. Даже столь независимому в своих суждениях деятелю, как Литвинов, приходилось соблюдать осторожность, чтобы не переступить черту того, что допускается говорить. Как и перед историками будущего, перед этими тремя политическими деятелями среднего уровня стояла непростая задача: попытаться разгадать, что было у Сталина на уме, читая между строк его официальных заявлений, интерпретируя то, что говорилось о нем в советской прессе, и используя доступную им конфиденциальную информацию. Единственное преимущество, которое у них было перед историками последующих поколений, было в том, что все трое они имели возможность лично общаться со Сталиным и еще чаще – со своим непосредственным начальником, Молотовым, который всегда придерживался почти таких же взглядов, как и вождь. Что касается Литвинова, он всегда достаточно много лично общался со Сталиным, но во время войны это общение значительно сократилось, потому что Молотов, давний соперник Литвинова, постарался сделать все, чтобы изолировать его. Майский во время войны по-прежнему имел возможность прямого общения со Сталиным, особенно после того, как тот был отозван из Лондона в Москву. Громыко не так много виделся со Сталиным, однако он был одной из восходящих «звезд» комиссариата иностранных дел и у него были хорошие отношения с Молотовым. Одним словом, вполне логично предположить, что рассуждения Громыко, Литвинова и Майского об устройстве послевоенного мира не отличались оригинальностью, а отражали основные формулировки, которые использовались в обсуждении внешней политики и международных отношений на высшем политическом уровне. Их доклады говорят о том, что по крайней мере в дипломатической сфере советское правительство видело будущее в рамках долгосрочного трехстороннего сотрудничества. Именно такую позицию занимал Советский Союз в преддверии Ялтинской конференции.