– Да, знаю. Черт побери, эта женщина просто спятила! Спятила.

– Да? А может, и мы с ней заодно?

И тут они рассмеялись. Сперва сухим шелестящим смехом, потом все громче и громче, пока Штамп не вытащил из кармана носовой платок и не принялся вытирать глаза, а Поль Ди вытирал выступившие от смеха слезы просто руками. По мере того как складывалась картина, которой ни тот, ни другой не видели, они уясняли всю серьезность и неожиданность случившегося, и это почему-то заставляло их трястись от нервного смеха.

– Видишь: как только к ее двери белый человек подходит, так она за топор хватается!

– Нет, сборщика налогов она пока не трогает.

– Хорошо еще, что здесь белые почту не разносят.

– Тогда у нас тут никто ни одного письма бы не получил!

– Кроме самого почтальона.

– Ну уж он-то получил бы так получил!

– До смерти бы запомнил!

Когда смех постепенно утих, оба с трудом перевели дыхание и покачали головой.

– И он по-прежнему собирается пускать Денвер к себе в дом на ночь? Ничего себе!

– Ну нет, Денвер ты не трожь! Оставь девочку в покое, Поль Ди. Денвер – это моя душа. Я этой девочкой горжусь! Она первой бросилась на мать и сбила ее с ног еще до того, как остальные поняли, что замышляет дьявол.

– Значит, можно сказать, она этому Бодуину жизнь спасла?

– Можно. Можно, конечно! – сказал Штамп, вдруг вспомнив тот свой прыжок и бешеное раскачивание материнской руки с зажатой в ней крохой, чью маленькую курчавую головку он спас тогда от удара, перехватив в нескольких дюймах от стены сарая. – Я горжусь ею! Она отлично со всем справляется. Отлично.

Это было действительно так Поль Ди увидел Денвер на следующее же утро, когда шел на работу, а она как раз возвращалась с работы домой. Она похудела, взгляд был значительно спокойнее, и она еще больше стала похожа на Халле.

Денвер первой поздоровалась с ним и улыбнулась:

– Доброе утро, мистер Ди.

– Да уж и впрямь доброе. – Ее улыбка, а вовсе не та прежняя ухмылка, была приветливой, и складка у губ напоминала Сэти. Поль Ди вежливо коснулся шляпы.

– Как у тебя дела?

– Грех жаловаться.

– Домой идешь?

Она ответила, что нет. Она кое-что слышала о работе в дневную смену на фабрике, где шьют рубашки. И надеялась, что вместе с ее ночными дежурствами у Бодуинов это поможет ей скопить немного денег и помочь матери. Когда он спросил, хорошо ли с ней обращаются у Бодуинов, она ответила: очень хорошо. Мисс Бодуин учит ее «всякой всячине». Он спросил, чему именно, и она рассмеялась и сказала:

– Книжки дает разные. Говорит, что я могла бы поехать учиться в Оберлин. Говорит, что она со мной экспериментирует.

И он даже не сказал: «Смотри, осторожнее. Осторожнее, Денвер. В мире нет ничего опаснее, чем белые учителя». Он только понимающе кивнул и спросил то, о чем давно собирался спросить:

– А как у твоей матери дела? Она здорова?

– Нет, – ответила Денвер. – Нет. И ни капельки ей лучше не становится!

– Ты как думаешь, я мог бы зайти к вам? Она против не будет?

– Не знаю, – сказала Денвер. – Мне кажется, я потеряла свою мать, Поль Ди.

Оба помолчали, потом он сказал:

– Ох уж эта девчонка! Ну, ты знаешь, о ком я. Как она?

– Не знаю.

– Ты считаешь, она действительно твоя сестра? Денвер потупилась.

– Иногда мне так кажется. Иногда я думаю, что она была… даже больше, чем… – Денвер с преувеличенным усердием стала оттирать какое-то пятнышко на блузке. Потом вдруг посмотрела Полю Ди прямо в глаза. – Но кто может знать о ней лучше, чем вы, Поль Ди? Я хочу сказать, вы-то наверняка знали ее достаточно хорошо!

Он облизнул губы.

– Ну, если тебе интересно мое мнение…

– Нет, – сказала она. – У меня есть свое.

– Ты стала совсем взрослой, – сказал он.

– Да, сэр.

– Это хорошо. Очень хорошо, и я желаю тебе удачи с работой.

– Спасибо. И знаете, Поль Ди, вам вовсе не обязательно обходить наш дом стороной, но только, пожалуйста, поосторожнее, если будете говорить с мамой, хорошо?

– Не беспокойся, – сказал он, и они сразу расстались, вернее, это она ушла, потому что какой-то молодой человек вдруг бросился к ней бегом, крича:

– Эй, мисс Денвер, погодите!

Она обернулась к юноше, и лицо ее вспыхнуло так, словно кто-то включил газовый рожок Поль Ди расстался с Денвер неохотно; ему хотелось еще поговорить с ней, понять смысл тех историй, которые рассказывают все вокруг: белый мужчина специально приехал, чтобы отвезти Денвер на работу, а Сэти бросилась на него с топором. Значит, дух умершего ребенка снова вернулся, и очень злой, раз послал Сэти во двор, чтобы она убила того белого человека, который спас ее от виселицы. В одном они все-таки сходились: сперва они кого-то видели, а потом – нет. Когда им удалось повалить Сэти на землю, отнять у нее топорик для колки льда и снова оглянуться на дом, никого на крыльце не было. Позже какой-то мальчик рассказал, что когда копал червей для рыбалки позади дома номер 124 – на берегу ручья, то увидел, как прямо сквозь лес несется какая-то голая женщина и вместо волос у нее на голове рыбы.

На самом-то деле Полю Ди все равно, как она ушла и почему. Гораздо важнее, как и почему он сам ушел из этого дома. Когда он смотрит на себя глазами Гарнера, то видит одно. Глазами Сиксо – совсем другое. Один доказывает, что он прав. Другой заставляет стыдиться себя. Как во время Войны, когда он побывал и на той, и на другой стороне. Убежав от Норт-Пойнт банка и Железнодорожной компании, он решил присоединиться к 44-му цветному полку в Теннесси, и считал, что служит в этом полку. Но вскоре обнаружил, что попал в другой цветной полк, сформированный в Нью-Джерси. В этом полку он пробыл четыре недели. Полк распался еще до того, как был окончательно решен вопрос о том, могут ли солдаты иметь оружие или нет. Нет, решило командование, и белый командир их цветного полка пытался придумать, что же его солдатам делать на этой Войне, раз других белых людей убивать не дозволяют. Некоторые из десяти тысяч солдат все-таки остались – чистить, перевозить и строить; часть перебралась в другие полки, но большинство осталось ни при чем, с горечью размышляя о собственной судьбе и планах. Он тоже пытался решить, что же ему делать, когда агент Норт-Пойнт банка настиг его и отвез обратно в Делавэр, где он работал как раб целый год. Потом Норт-Пойнт банк сдал его в аренду за 300 долларов куда-то в Алабаму, где он работал на мятежников-южан, сперва сортируя трупы, а потом плавя металл. Когда он со своей группой прочесывал поля брани, то прежде всего нужно было отделить раненых конфедератов от мертвых Позаботиться о живых, как им говорили. Хорошенько позаботиться. Там работали и цветные, и белые; обмотав лица до самых глаз, они с фонарями пробирались по лугам и болотам, прислушиваясь в темноте к стонам и тихим окликам живых среди равнодушного молчания мертвецов. По большей части это были совсем молодые люди, иногда почти дети, и ему было немного стыдно, что он жалеет этих мальчиков, которые вполне могли быть сыновьями тюремщиков в Альфреде, штат Джорджия.