Пять раз он пытался бежать, но ни одна попытка толком не удалась. Он бежал (из Милого Дома, от Брэндивайна, из Альфреда в штате Джорджия, из Уилмингтона, из Норт-Пойнта) в одиночку, без какой-либо маскировки, без поддержки белых. Выдавала и кожа, и запоминающаяся копна волос; рано или поздно его ловили. Дольше всего он оставался на свободе, когда убежал вместе с другими заключенными из Альфреда, скрывался у индейцев чероки, а потом последовал их совету, отправился на Север и жил у ткачихи в Уилмингтоне, штат Делавэр, три года. И каждый раз во время своих скитаний он не мог не удивляться красоте той земли, что была не его землей. Он прятался у нее на груди, перебирал ее пальцами в поисках чего-нибудь съедобного, приникал губами к ее рекам, чтобы напиться, – и все-таки пытался не любить ее. По ночам, когда небо принадлежало ему одному, ослабев от тяжести этих сокровищ – своих собственных звезд, – он внушал себе: не люби это небо. Не люби эти тихие кладбища и реки с низкими берегами. Не смей любить вон тот одинокий дом с сиренью, с привязанным рядом мулом и еле светящимся в сумерках окошком – тем, что может пронзить душу. Он очень старался заставить себя не любить эту землю.

После нескольких месяцев, проведенных на полях сражений в Алабаме, он был отправлен в литейный цех в Селму вместе с тремя сотнями пленных, арендованных или взятых в залог негров. Именно там он и встретил конец Войны, и теперь, казалось бы, очень просто было покинуть Алабаму, раз ему было заявлено, что он свободен. Он просто должен был уйти с этого завода в Селме и отправиться прямиком в Филадельфию, не скрываясь, пешком, или на поезде, или на пароходе – как захочется. Но все получилось совсем не так Когда он и двое цветных пленных солдат из 44-го полка (которого он так и не нашел) шли пешком из Селмы в Мобил, то за первые восемнадцать миль натолкнулись на двенадцать мертвых негров. Двое из них были женщины, четверо – совсем маленькие мальчики. Он думал, что это, конечно же, самый главный поход в его жизни. Янки, держа свои войска под контролем, оставили южан, вышедших из-под контроля, без присмотра. Поль Ди и его приятели добрались до пригородов Мобила, где черные снова прокладывали железную дорогу на север – ту самую, которую раньше взорвали по приказу южан. Один из спутников Поля Ди, рядовой по имени Кин, служил когда-то в 54-м Массачусетском полку. Он говорил, что им платили значительно меньше, чем белым солдатам. Особенно он напирал на то, что и он, и целая группа цветных солдат отказались от компенсации, предложенной им позже властями Массачусетса. На Поля Ди произвело большое впечатление уже и то, что, оказывается, можно получать деньги за участие в сражениях, так что он смотрел на рядового Кина с изумлением и завистью.

Кин и его друг, сержант Росситер, конфисковали чей-то ялик, и они втроем плавали в заливе Мобил, пока рядовой Кин не попросился на канонерку Союза, и всех троих взяли на борт. Кин и Росситер высадились в Мемфисе, надеясь разыскать своих командиров. А Полю Ди капитан позволил остаться на борту до самого Уилинга, Западная Виргиния. А потом он уже в одиночку добирался до Нью-Джерси.

К тому времени как Поль Ди попал в Мобил, он видел куда больше мертвых людей, чем живых. Зато когда он добрался до Трентона и его окружили толпы живых людей, за которыми никто не охотился и которые сами ни за кем не охотились, он вдруг ощутил такую замечательную свободу, что запомнил это ощущение на всю жизнь. Шагая по шумной деловой улице, полной белых, которым вовсе не требовалось объяснять, почему он здесь оказался, он понимал, что если кто и поглядывал на него косо, то это относилось только к его отвратительным лохмотьям и грязным отросшим патлам. И тем не менее, несмотря на его обшарпанный вид, тревоги никто не поднимал. А потом случилось чудо. Когда он стоял на улице напротив аккуратного ряда кирпичных домов, какой-то белый окликнул его («Эй! Ты!») и попросил помочь снять с повозки два тяжелых сундука. За это белый дал ему монетку. Поль Ди несколько часов ходил по улицам, зажав монетку в руке, не зная, что именно можно на нее купить (одежду? еду? лошадь?) и продадут ли ему что-нибудь. Наконец он увидел тележку зеленщика, подошел и молча указал на пучок редиски. Зеленщик вручил ему редиску, взял его монетку и дал несколько других. Потрясенный, Поль Ди даже попятился. Но, оглядевшись, понял, что никто, похоже, не заинтересовался этой «ошибкой» или им самим, и пошел дальше, счастливый, жуя на ходу редиску, хотя на лицах встречных женщин читал порой отвращение. Первая честным трудом заработанная покупка заставляла его светиться от восторга, хотя редиска была высохшей и вялой. Именно тогда он и решил, что если есть возможность свободно ходить, есть и спать, то жизнь еще не кончена и вообще – достаточно хороша. Так он и жил целых семь лет, пока не очутился в Южном Огайо, куда давно уже переехала одна его знакомая, старая женщина со своей невесткой.

Теперь же он пришел, точно совершая обратное движение по кругу. Постоял за домом, возле холодной кладовки, удивленный нашествием поздних летних цветов там, где должны были бы расти овощи. Турецкая гвоздика, вьюнок, хризантемы. Странное нагромождение ящиков и жестянок, запах гнилья и цветы – яркие, как свежая рана. Засохшие побеги плюща на подставках для бобов, на дверных ручках. Выцветшие картинки из журналов, прибитые гвоздями к наружным стенам сарая и к деревьям. Веревка, годная разве что для скакалки, брошена возле бочки с водой. И повсюду банки и баночки, полные мертвых светлячков. Словно детский игрушечный домик, только очень высокого ребенка.

Поль Ди поднимается на крыльцо, подходит к двери и открывает ее. В доме тихо, как в гробнице. Там, где когда-то пляшущий кружок красного света омыл его печалью, приковал к порогу, теперь пусто. Везде мрак, холод и больше ничего. Пустота минус еще что-то, чье-то отсутствие. И это отсутствие он должен преодолеть столь же решительно, как и в первый свой приход, когда он поверил Сэти и прошел сквозь пульсирующее красное пятно света. Поль Ди быстро смотрит на ярко-белые ступени лестницы, ведущей на второй этаж Все перила увиты лентами, бантами, букетами. Поль Ди идет дальше. Ветерок, ворвавшийся в открытую дверь с ним вместе, колышет ленты. Осторожно, не спеша, но и не тратя времени даром, он поднимается по светящимся в полумраке ступенькам. Входит в комнату Сэти. Ее там нет, а кровать выглядит такой маленькой, что он удивляется, как это они вдвоем умещались на ней. Простыни сняты; окна в потолке не открываются, и в комнате душно. Яркие одежды валяются на полу. С гвоздя на стене свисает платье, в котором была Возлюбленная, когда он впервые увидел ее. Пара коньков в корзинке в углу. Он косится назад, на кровать; ему не отвести от нее глаз. Ему вдруг кажется, что его здесь нет. С огромным усилием, покрывшись испариной, он заставляет себя представить, что это он сам лежит на постели Сэти, и, когда это ему удается, сразу наступает облегчение. Поль Ди переходит в другую спальню. Спальня Денвер, в отличие от предыдущей, тщательно убрана. Но и здесь Сэти нет. Может, она вернулась на прежнюю работу? Может, ей стало лучше с тех пор, как он разговаривал с Денвер? Поль Ди снова спускается по лестнице, оставляя себя воображаемого там, где надо, на той узкой кровати. Присаживается у кухонного стола. Что-то ушло из дома номер 124. Что-то большее, чем люди, жившие здесь. Большее, чем Возлюбленная или мерцающее красное пятно. Он не может назвать это, но в какой-то миг ему кажется, что там, за ускользающим словом, вспыхивает нездешний свет и кто-то льнет к нему ласкаясь и обвиняя.