До города оставалось не меньше половины дневного перехода – пути словно бы перепутались, врата вели себя непредсказуемо, а эти, последние, открылись слишком, слишком далеко от места, где им следовало. Она устала, ее переполняли сомнения и дурные предчувствия – но она продолжала двигаться, лошадиные подковы высекали искры из булыжников.

Некоторые вещи сидят в душе занозой; некоторые вещи требуют, чтобы их исправили. Носок сапога, ковыряющий золу, – но нет, подобного с нее достаточно. Сейчас она здесь, а сожаления несутся за ней следом, словно гончие.

Грянул гром; вспыхнувшая молния рассекла черные тучи иззубренными трещинами серебряного света. Дорогу где-то за спиной, куда угодила молния, сотряс глухой удар. Лошадь оступилась, она выправила ее, натянув поводья. Порывы ветра лупили ее, словно кулаками – по лицу слева, да и по всему телу тоже. Она выругалась, но едва себя расслышала.

Тьма уже целиком поглотила мир, она ехала почти вслепую, полагаясь на то, что лошадь не потеряет дороги. Но дождя все не было – хотя она и ощущала в воздухе привкус влаги, горьковатой от соли, принесенной ветром с моря оттуда, из-за холмов.

Плащ сумел освободиться из удерживающих его на бедрах ремешков и бешено захлопал у нее за спиной, словно рваный парус. Она проорала ругательство – ее чуть не выдернуло из седла. Скрипя зубами, она снова заставила себя наклониться к лошадиной шее, изо всех сил вцепившись в шарнирную луку.

Ей доводилось скакать сквозь песчаные бури – боги, да она самому Вихрю готова была в рожу плюнуть, – и однако такого еще ни разу не было. Воздух трещал и завывал. Дорога тряслась от громоподобных ударов, словно это грохотали копыта нисходящего на землю бога.

Громко взвыв, чтобы дать выход ярости, она пустила лошадь в сумасшедший галоп, фыркающее дыхание животного барабанным звуком прорывалось сквозь шум дождя – вот только воздух оставался сухим и горячим, словно в могильнике, – еще одна ослепительная вспышка, оглушительный удар – лошадь пошатнулась, но сумела ценой могучего напряжения мускулов и жил удержаться на дороге…

…а рядом с ней теперь скакал кто-то еще, на огромном тощем коне, черном, словно небеса над головой.

Извернувшись в седле, она уставилась на него:

– Опять ты?

Сквозь мрак блеснула ухмылка, потом:

– Извини.

– Когда уже все это закончится?

– А мне откуда знать? Когда треклятые врата закроются, чтоб их!

Он добавил что-то еще, но громовой удар разнес его слова на мельчайшие осколки, и она лишь покачала головой. Он склонился поближе к ней и прокричал:

– Рад снова тебя видеть!

– Идиот! Он хоть знает, что ты здесь?

Единственным ответом на вопрос послужила еще одна ухмылка.

Где он все это время был? Его поведение всегда ее бесило. И, однако, вот он, скачет рядом, напоминая ей обо всех тех причинах, которые и заставили ее в первый раз сделать… сделать то, что она сделала. Она вновь хрипло выругалась, одарила его яростным взглядом.

– Я-то думала, хуже уже некуда.

– Хуже будет, только когда мы отсюда выберемся!

Нижние боги, чего я только ни сделаю ради любви.

– На север, – объявила высохшая старуха, напомнив сейчас Торанту своей кривой рожей его дядьку, который некогда получил сбоку по голове удар копытом, сломавший ему скулу и обе челюсти. Отпечаток копыта остался у него на лице до конца дней, он часто приговаривал с кривой беззубой ухмылкой: «Этим меня лучший друг наградил. Куда только этот мир катится, что даже лучшим друзьям доверять нельзя?»

И, переживи его собственный конь, заплачь о нем жена, как подобает вдовам, вместо того чтобы стоять у тела безо всякого выражения на лице, не начни дядька приглядываться к маленьким девочкам… Торант покачал головой. У любого, что зовет коня лучшим другом, камушки в черепушке и так уже не на месте.

При всем при этом сам Торант обнаружил, что к собственной лошади относится с вниманием, чуть ли не граничащим со страстью. И что ему тяжко видеть, как она страдает. От скудной пищи, от недостатка воды, от отсутствия рядом сородичей. Одиночество плохо действует на лошадей, поскольку они, как и люди, существа стадные, дух их слабеет, взгляд становится мутным.

– Пустыня сверкает смертью, – продолжила Олар Этил. – Нам нужно ее обогнуть. На север!

Торант бросил взгляд на детей. Абси успел на несколько шагов забрести на равнину и вернуться оттуда с осколком кристалла, расписавшим его голую руку радужными призмами. Высоко воздев свой трофей, он помахал им взад-вперед, словно мечом, и засмеялся. Двойняшки следили за ним безо всякого выражения на изможденных лицах.

Он совершенно не умеет ладить с детьми. В тот день, давным-давно, Красная Маска отправил его приглядывать за оул’данскими детишками, прекрасно зная про эту его неловкость, его дискомфорт. Красная Маска хотел его за что-то наказать – Торант уже не мог вспомнить, за что именно, да это и не важно. Оттуда, где он тогда находился, он видел падение своего великого вождя. И стал свидетелем смерти Тока Анастера.

Как он теперь понимал, то, что детям приходится видеть подобное, свидетельствует лишь о человеческом безумии. Страдания умирающего, ярость убийцы, жестокость победителя. А что довелось повидать двойняшкам с той предательской ночи? Шрамы должны были остаться даже у Абси, пусть он и кажется на удивление неспособным подолгу предаваться печали.

Нет, все это неправильно. Вот только оно, наверное, всегда было неправильным. Разве не наступает в жизни каждого ребенка тот миг, когда мать и отец утрачивают богоравный статус, знание всего и вся и не оказываются вдруг такими же слабыми, ограниченными и беспомощными, как и взирающее на них дитя? Что за тяжкое откровение! Мир враз делается угрожающим, в неизвестном скрываются всевозможные опасности, и ребенку остается лишь гадать, существует ли еще такое место, где можно будет спрятаться, спастись.

– На север, – в третий раз объявила Олар Этил и захромала вперед, тряся лохмотьями. Следом за ней суетливо устремились два ящерообразных скелетика – Торант не видел их уже несколько дней, но вот теперь треклятые существа объявились вновь.

Он наконец отвернулся от коня и подошел к детям.

– На этот раз – Абси и Стави, – сказал он. Стави тут же поднялась, взяла брата за руку – не ту, в которой он держал осколок, – и подвела к лошади. Взобравшись в седло, она протянула руки к Абси.

Глядя, как она поднимает мальчика с земли и усаживает перед собой, Торант вновь подивился, насколько переменились дети. Худощавые, ни жиринки, кожа потемнела от загара. И набор свежеприобретенных умений.

Красная Маска оставил меня охранять детей. Но их уже нет. Ни одного не осталось. Так что я пообещал Сеток присмотреть за этими. Очень мужественно с моей стороны. При том что я и детей-то не люблю. Если я вновь не справлюсь, умрут и эти трое.