напряженнее. В прессе прозвучали призывы отомстить буржуазии, тысячи человек были арестованы, многих из них пытали, иногда обваривая им руки кипятком, пока кожа не слезала, как перчатка.

После объявления государственной монополии на все зерно в сельскую местность были направлены военные, чтобы его конфисковать. Когда зерна нашли недостаточно, Ленин объявил охоту на выдуманных ведьм, плетущих коварные заговоры, – относительно богатых и успешных крестьян, кулаков, которых объявили капиталистами, утаивающими свое зерно. «Кулаки – бешеный враг советской власти, – писал Ленин. – Эти кровопийцы нажились на народной нужде <…> Эти пауки жирели <…> на счет <…> рабочих. Эти пиявки пили кровь трудящихся, богатея тем больше, чем больше голодал рабочий в городах <…> Беспощадная война против этих кулаков! Смерть им!»[79] Его психопатическая безжалостность очевидна из отправленной в 1918 году телеграммы:

Товарищи!

Восстание пяти волостей кулачья должно повести к беспощадному подавлению. Этого требует интерес всей революции, ибо теперь везде последний решительный бой с кулачьем. Образец надо дать.

1. Повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийцев.

2. Опубликовать их имена.

3. Отнять у них весь хлеб.

4. Назначить заложников <…>

Сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал: душат и задушат кровопийц кулаков.

Телеграфируйте получение и исполнение.

Ваш Ленин.

P. S. Найдите людей потверже.

Что касается новой бесклассовой утопии, ей еще предстояло наступить. Историк профессор Шейла Фицпатрик пишет о том, что коммунисты «вели политику жесткой дискриминации „бывших людей“, представителей старых привилегированных классов, в пользу пролетариата, нового „диктаторского класса“». Один из видов проявления новой статусной иерархии состоял в том, что людям были доступны разные рационы питания. Верхушка – солдаты Красной армии и представители бюрократии – ели больше всех; затем шли рабочие и затем, наконец, ненавистная буржуазия, которой давали, со слов одного из главных революционеров, «лишь столько хлеба, чтобы не забыть его запах». Люди понимали, что самым верным способом преуспеть в этой новой коммунистической игре было вступить в партию или работать на нее. В 1920 году в России насчитывалось 5,4 миллиона человек, занятых непосредственно в качестве государственных служащих. «Госслужащих в Советской России было в два раза больше, чем рабочих, и именно они были социальной базой нового режима, – пишет Файджес. – Это была не диктатура пролетариата, а диктатура бюрократии».

Долго играя в игру, люди начинают в нее верить. Миллионы ставили на кон свой персональный статус внутри игры коммунистов, проникались ее иллюзиями, становились ее честными и преданными последователями. Вожди рассказывали им неотразимую историю, в которой СССР должен был превратиться из сильно отстающего от Запада общества, каким его считали, в самую передовую страну мира. «Вряд ли могут быть сомнения в том, что в середине 1920-х многие советские граждане с энтузиазмом думали о будущем своей страны», – пишет политолог профессор Лесли Холмс.

Игра распространилась и за пределы СССР. Завораживающую картину образа мыслей новообращенного можно увидеть в эссе писателя Артура Кёстлера, вступившего в 1931 году в Коммунистическую партию Германии. После того как экономический кризис уничтожил средние классы, Кёстлер стал свидетелем разделения их представителей на крайне левых и крайне правых. В Манифесте коммунистической партии Кёстлер прочел предсказание Маркса о том, что «целые слои господствующего класса» будут приносить пролетариату «большое количество элементов образования [и прогресса]». Ему понравилось, как это звучит. «К восторгу своему, я обнаружил, что этим самым „элементом образования и прогресса“ был я».

Как только Кёстлер вступил в партию, правила и символы коммунистической игры начали встраиваться в его игровое оборудование. Как мы уже видели, когда рассматривали миры учащихся в Итоне и адептов культа «Небесных врат», символически членство в группе часто выражено во владении особым, эзотерическим языком. После того как Кёстлеру вручили членский билет, ему объяснили, что теперь он все время должен говорить «ты» вместо «вы». Он обнаружил, что не стоит использовать слово «спонтанный», которое часто употреблял Лев Троцкий, объявленный уже к тому моменту классовым врагом. Считалось также, что не существует такого понятия, как «меньшее зло», которое является не чем иным, как «философским, стратегическим и тактическим софизмом; троцкистской, диверсионной, ликвидаторской и контрреволюционной концепцией». Среди слов и фраз, которые советовали употреблять, были «трудящиеся», «раскольнический», «геростратский» и «конкретизировать» (например: «Ты не мог бы конкретизировать свой вопрос, товарищ?»). В период запрета компартии нацистами одна из знакомых Кёстлера выдала свою принадлежность к ней, употребив слово «конкретизировать». «Комиссар гестапо до этого слушал ее со скучающим видом и был уже практически убежден, что его подчиненные ошиблись, арестовав эту женщину, пока она не употребила роковое слово во второй раз».

Игра между тем все больше захватывала нейронную территорию Кёстлера, вскоре включился его механизм «подражай – льсти – приспосабливайся», и он обнаружил, что его художественные и музыкальные вкусы перестраиваются в соответствии со вкусами представителей его элиты: Ленин читал Бальзака, поэтому Бальзак стал для Кёстлера «величайшим писателем всех времен», любое полотно без дымящей фабричной трубы или трактора игнорировалось как «эскапистское». Сама правда была поглощена иллюзией. Любой вопрос о линии партии расценивался как саботаж, во время собраний все выражали друг другу одобрение, по очереди выходя на трибуну, чтобы повторить правильные лозунги. Ценность свободы слова стала восприниматься как отступничество. «Один из лозунгов немецкой партии гласил: „Фронт – не место для дискуссий“. Другой: „Где бы ни был коммунист, он всегда на передовой“».

Как и последователи культа «Небесных врат», которых учили создавать «белый лист» в ответ на неправильные мысли, Кёстлер скоро научился мыслить правильно. Когда он задавал вопросы по поводу анализа партией некоторых вещей, противоречащего очевидной реальности, ему объясняли, что он все еще находится во власти «механистического подхода». Вместо этого его призывали мыслить «диалектически» и смотреть на мир глазами партии. «Постепенно я научился не доверять своей механистической увлеченности фактами и рассматривать окружающий мир в свете диалектического толкования. Это безмятежное состояние удовлетворяло меня. Когда ты уже проникся этой техникой, факты перестают тебя волновать, они автоматически приобретают нужную окраску и встают на свои места». Как и последователи культа, Кёстлер добровольно потерялся в иллюзии игры. «Мы жаждали единства и простоты». По мере того как игра захватывала его и он начинал бороться за статус в этой игре, связь этого очень умного человека с реальностью все ослаблялась и ослаблялась: «Вера – удивительная вещь; с ее помощью можно не только сдвинуть горы, но и заставить себя поверить, что селедка – это скаковая лошадь».

А между тем в СССР продолжалось создание идеальной бесклассовой