– Ну, кто? Оба Гридня. Конец Света… Всего шесть человек. Еще с ними Боря (так главный перекраивал на свой лад претенциозное имя Орест) Бельведеров – помимо Совета называет себя военным трибуном. И ладно. Петр Иванович Сидоров у них, то есть у нас, теперь, конечно, за старшего. В общем, в стратегических вопросах он один только решает. Остальные больше для тактической разработки плана.

– Петр Иванович Сидоров?.. – затем я повторил, раз, другой, третий. Пока не дошло: вот это как раз было официальное Мотино имя. И ни с того, ни с сего я психанул: – Марксэн Аверьянович, дорогой! Вы в своем уме?!! Позвольте спросить?! Какого… какого… убогого старца здесь происходит???… А-а-а?!!.. – застучал кулачищами по собственным щекам, больно – но мне хотелось, чтоб еще больней, чтоб до крови, чтоб прийти в себя.

– Успокойтесь, успокойтесь. Феля, ну что вы? Разве можно так? – Мао тем временем вскочил со своего казенного кресла, ударился ляжкой об угол массивного рабочего стола, заойкал. И уже спустя минуту совал мне под нос пластмассовый стаканчик с неразбавленными каплями валерьянки на дне.

– Да уберите вы! – довольно нервно оттолкнул я от своего лица стакан. – Что я, кот, что ли? Валерьянкой!

– Так ведь нету ничего больше! – словно бы оправдывался передо мной Мао. – Под рукой нету! Вы глотните, легче будет. Запить бы? Ах, да, у меня тут компот. Яблочный. Не хотите?

– Подите вы с вашим компотом!

Тем не менее, я выпил. И валериановые капли, и соответственно, компот. С отвращением утер ладонью рот, чувственно плюнуть на пол мне показалось бестактным. Все же больница, не кабак.

– Что за план? – спросил я в лоб, без рассусоливаний. Успокоился я как-то сразу, впрочем, «псих» накатил на меня в единое мгновение, я будто бы крутился в калейдоскопе бессознательных переживаний, с надеждой разумно остановиться в подходящем душевном равновесии, если будет возможно.

– В смысле? – не понял меня Мао, он, озабоченный моим состоянием, думал о другом, все еще машинально сжимал в пальцах пустой стаканчик, гибкий пластик деформировался и прогнулся, будто под давлением усилия его рассудочных стараний.

– Вы, Марксэн Аверьянович, упомянули о тактической разработке некоего плана. Так вот, хотелось бы узнать. Что это за план такой?

– Да я, голубчик вы мой, никаким образом не в курсе! – ахнул удивленно Мао, и зашвырнул, наконец, использованную разовую посуду в мусорную корзину, рьяно и лихо, будто бы Шакил О’Нил в его воображении сделал решающий трехочковый бросок. – Меня нипочем не посвящали! Упаси бог! Петр Иванович не велел. Ни меня, ни кого бы то ни было из персонала. Ради нашей же безопасности. Да-да. Между прочим, лично я Петру Ивановичу всеполнейше доверяю. Ни на что, заметьте, не претендую, не мое это дело. И потом, я кто? Главный врач психиатрического стационара. Так ведь по существу нету его больше, стационара нашего! Стало быть, я теперь никто. За бытовым порядком слежу, конечно. Когда же Петру Ивановичу-то самому? А Совет – он по другой части. По оперативно-плановой. Но что уж там они планируют, и знать не хочу!

– Вы сказали много, и ничего совсем не сказали мне, – подвел я неутешительный итог. – Галиматья какая-то. Вы, извиняюсь заранее, это серьезно? Или в вашей мудрой голове произошло затемнение? Вы что же, отдали нашу лечебницу психически больным людям в самоуправление? Вам же первому шею намылят под веревку, если вообще не упекут под суд! Я доходчиво говорю? – вообще-то говорил я больше для себя самого. По выражению лица Мао было видно, что он-то давно все решил и все осознал, хотя? Вот это да! Иных-прочих слов у меня не нашлось.

– Феля, какой там суд!? Живыми бы выйти из воды. То есть сухими из полымя… Запутался я с вами совсем. Нам всем уцелеть надо, уж как придется. Но об этом «как придется» один Петр Иванович ведает.

– Вы даже не догадываетесь, в чьи руки вы передали бразды правления, образно выражаясь. А я знаю кое-что. Недаром ездил, недаром дерьмо хлебнул полной ложкой. Про вашего Петра Ивановича, то бишь, вечного пациента Мотю, нашептали мне, будьте-нате! И про силу в его руках, то ли страшную, то ли дьявольскую, по определению близко. Ну, как выйдет нам всем полный Холокост? Конца света хотите, местного масштабного значения? – я спросил уже нарочно издевательски зло. Всегда ненавидел, когда малодушно встречают врага спиной, и мне казалось, будто Мао как раз проделал именно такой маневр.

– Страшна не сила сама по себе, страшен лишь способ ее использования и намерения владельца. Так вот, как я уже сказал, Петру Ивановичу я вполне доверяю. Чтобы вы там ни узнали в ваших странствиях, это всего лишь внешняя причина его сути и его личности, я же за многие долгие годы удостоился коснуться причины сугубо внутренней. Потому, повторюсь, Петру Ивановичу я верю всецело, как… как существу, допустим, высшему. Если брать в сравнение нас с вами. Вы, Феля, конечно, воинствующий атеист-прагматик, а я, конечно, маловерующий агностик-утопист, но между нами не столь большая разница, как вам кажется. Если приходится тушить лютующий пожар, нет-нет, да и потопнет кто-нибудь по случайности в потоках воды или пены. Так что же, поэтому, пускай горит? Хотя Петр Иванович, я думаю, и случайности учел. Предупредил только не лезть, именно чтобы не создавать те самые неучтенные случайности по дурости собственной свободной воли.

– Все так плохо? – опять спросил я прямо. Единственный вывод, который напрашивался, был об этом.

– Плохо, – Марксэн Аверьянович словно сжался в комок, заозирался, будто бы замерзшая лесная белка в поисках гостеприимного дупла, нашел взглядом родное рабочее креслице, видавшее виды и притершееся к телесным нуждам хозяина. – И будет только хуже, – он уселся, наконец, точно камень-самоцвет вставили в подходящую оправу. – Кое-кто сразу же сбежал. После вашего отъезда. Но осуждать нельзя. Карина Арутюновна, к примеру, там семья и внуки, все они без того бесправные беженцы. «Сапог», простите, то есть, медбрат Павленко, вообще уехал к дочери в Воронеж, по крайней мере, так сказал. Остальные держатся пока. В некоторых я даже уверен. Более всех в Ванечке (о Лабудуре главный всегда так ласково – Ванечка), еще ваш напарник медбрат Вешкин, ну и Вера Федоровна, само собой: удивительно – она сильно переменилась в последние дни, помогает мне с отцом Паисием. С Мухаревым только беда. Старик рвется в бой, как бы не дорвался и не нарвался. Рябовы, оба брата, за ним присматривают. Они за всеми вообще-то присматривают. Вот и вам, Феля, если доведется по необходимости выйти в поселок, так вы уж к ним, согласно очереди и записи.

Тут-то я осознал, что именно резануло мне глаз на доске объявлений. Список, сделанный толстым красным карандашом, каким подчеркивали сельские учителя ошибки в школьных тетрадках. Перечень – корявые, спешные буквы в куриную лапу, – имел заглавную шапку «очередь на выход» и первым стояла там фамилия самозваного военного трибуна Бельведерова. Потому и резануло, что N-скому карлику, как и прочим нашим постояльцам, никуда выходить по определению не было положено. Кроме разве районной больницы или, тьфу-тьфу-тьфу три раза через левое плечо, районного же морга.

– Вы, Феля, если отдохнули… – Мао замешкался, словно от неловкости. – Вы бы не согласились заступить в ночную смену? Не то, чтобы у нас по-прежнему режим, но видимость успокаивает, между прочим, Петр Иванович рекомендовал – соблюдать эту самую видимость. То ли в целях конспирации, то ли? Ведь кроме Совета есть еще прочие пациенты, не все из них уравновешены. Хотя Петра Ивановича слушаются беспрекословно, но все же. Не вполне здоровые люди. А я умаялся немного, знаете ли, третью ночь не сплю. Ванечка постоянно в вестибюле дежурит, я говорил ему, что напрасно, да он заупрямился, дескать, нужен часовой – это он насмотрелся в кино. Но если еще на втором этаже будет пост, а?