В пластине содержался хрупкий коричневый листок, защищенный от разрушительного воздействия времени стеклом. Искариот поднес его к глазам и прочел слова, начертанные на его когда-то зеленой поверхности острым каменным ножом.

Он держал пластину в ладонях, сложенных чашей, думая о женщине, написавшей эти слова, воображая ее лучезарную темную кожу, ее глаза, источающие мирное сияние. Как и он, она понимала истины, постичь которые не мог больше никто. Как и он, она прожила множество веков, видела смерти множества друзей. Одинокая на земле, она была его ровней.

Арелла.

Но этот простой листок окончил лучшее столетие его долгой жизни — столетие, разделенное с ней. Это было на Крите, где из их дома открывался вид на океан. Она терпеть не могла находиться вдали от моря. Иуда перебрался с ней из Венеции в Александрию, оттуда в Константинополь, а потом и другие города с видом на иные волны. Он жил бы где угодно, только бы она была счастлива. Именно в то десятилетие ему хотелось простоты и покоя.

Так что он избрал Крит.

Сейчас же Искариот смотрел на темные волны из окна своей спальни. С тех дней он тоже никогда не задерживался вдали от моря. Но тогда он чаще любовался ею, чем нескончаемо меняющимися водами. Тогда она стояла у окна со ставнями, распахнутыми в ночь.

Теперь Иуда распахнул собственное окно и вдохнул соленый воздух, вспомнив звуки и ароматы той давней ночи.

Из кровати он следил, как ее силуэт движется на фоне звездного неба.

Аромат океана наполнял их спальню вместе с тихим шелестом волн на песке. Где-то поблизости сова аукнула своего супруга, и тот откликнулся ей в ответ. За неделю до того Иуда видел эту парочку на оливковом дереве — каждая птица не больше двух кулаков.

— Слыхал ли ты сов? — спросила она, оборачиваясь к Искариоту.

Лунный свет играл бликами в ее гагатовых волосах, один отбившийся локон упал ей на лицо. Она подняла руку, чтобы отодвинуть его жестом, который он видел тысячи раз. Но ее рука остановилась, а тело оцепенело слишком уж знакомым манером.

Подавив проклятие, Иуда быстро встал.

Подойдя к ней, он увидел, что взгляд ее прекрасных глаз пуст.

Это тоже знакомо.

Сейчас через нее польются пророчества. Каждый раз это его бесило, потому что в этом состоянии она была недосягаема для него, недосягаема даже для себя, уносясь на волнах времени, приливных течениях, противостоять которым не дано никому.

Как обычно, он последовал ее инструкциям. Вытащил свежие листья из тростниковой корзинки в углу и вложил их в ее теплую шуйцу. Каждый день она собирала листья как раз для этой цели, хотя пророчества приходили лишь раз или два в год.

Согнул пальцы, ее десницы вокруг древнего каменного ножа.

И оставил одну.

А сам встал на безмолвную вахту у ее двери. Порой видения продолжались считаные минуты, порой долгие часы. Как бы долго это ни тянулось, мешать ей нельзя.

К счастью, в эту ночь она отделалась легко. Всего через минуту пришла в себя и предложила ему вернуться.

Когда Иуда вошел в комнату, она лежала в своей постели, свернувшись клубком. Обняв ее, он принялся гладить ее густые длинные волосы. Спрятав лицо у него на груди, она расплакалась. Покачивая ее из стороны, в сторону, Искариот ждал, когда буря минует, зная, что лучше не спрашивать об источнике скорби. Это проклятье надо нести в одиночку.

Обычно листья, на которых она писала свои прорицания, были раскиданы по всему полу, и ему приходилось собирать их, пока она спала, и сжигать один за другим в огне.

Так пожелала она, об этом просила его. Сказала, что ее дар никогда не приносил ничего хорошего. Пророчества были лишь смутными тенями, не дающими никакой определенности, но знание о них заставляло многих людей воплощать их в жизнь, зачастую в самом пагубном обличье.

И все же он украдкой прочитывал каждый листок, прежде чем сжечь его, записывая многие из ее слов, даже срисовывая ее рисунки в толстую кожаную тетрадь, где записывал расходы по хозяйству. Она никогда не заглядывала в эту тетрадь, нимало не интересуясь финансовой стороной.

Она ему доверяла.

В ту ночь, когда ее дыхание стало ровным и сонным, Иуда освободился от ее объятий и встал, чтобы поднять единственный листок, лежавший у самого очага.

Сегодня ночью лишь одно пророчество.

Листок в его пальцах был мягким и гибким. Ноздрей коснулся запах древесной зелени. Нацарапанные фразы манили его. Поднеся листок к свету огня, Искариот прочел слова, маршировавшие по его поверхности неровными рядами.

Когда слова Его, начертанные кровью, извлекут из заточения в камне, исторгший Его из мира сего споспешествует Его возвращению, воспалив эру огня и кровопролития, окутав землю и все ея твари пеленами мрака.

Не веря собственным глазам, он провел по каждому слову кончиком дрожащего пальца. Читал их снова и снова, желая, чтобы смысл слов был не столь прозрачен. Он уже знал, что Христос написал Евангелие Своей собственной кровью и заключил его в камень. За последнее столетие Иуда записывал прочие пророчества, связанные с этой книгой, но никогда не считал их существенными. Он и не думал, что ее пророчества могут касаться его, пока не прочел строку, гласившую: исторгший Его из мира сего.

Она не может означать никого иного, кроме того, кто предал Христа.

Все остальные, причастные к смерти Иисуса, давным-давно обратились во прах, но Иуда уцелел. Его пощадили с намерением.

С этим намерением.

Так мало слов, но каждое подтверждает его худшие опасения по поводу его проклятия. Как только утраченное Евангелие откопают, Иуда должен стремиться вернуть Христа обратно. А ради этого долг Иуды — начать конец света, время огня и крови.

Шелест простыней заставил его обернуться. Она села, столь же прекрасная в свете огня, как и в любом другом свете.

Ее глаза узрели, что держат его пальцы.

— Ты прочел это?

Он глядел в сторону, но чувствовал, как ее взгляд обжигает его.

— Ты читал их все? — спросила она.

Лгать ей он не мог и обернулся к ней.

— Я хотел сберечь их на случай, если ты передумаешь, дабы твой дар не был утрачен для мира.

— Дар? Это не дар. И решать, что с ним делать, только мне. Я верила, что ты — один-единственный человек на свете, способный это понять.

— Я думал, что служу тебе.

— Как? Когда? Сотню лет ты предавал меня.

В свете огня блеснула полоска, оставленная слезой. Она размазала ее тыльной стороной ладони по гладкой щеке. Иуда шел против ее заветных желаний снова и снова. Он прочел в ее взгляде, что прощения за эти проступки не будет.