Дэвид, посылая лошадь вперед, крикнул через плечо:

– Запомни, что я сказал, Кити. Нравится тебе или нет, но для меня твои мысли никогда не были загадкой. А сейчас ты притворяешься и скорее всего потом будешь раскаиваться.

– Я ни за что с тобой не соглашусь, да и Натан тоже! – Ее все больше раздражало недоверие Дэвида. – Ты знаешь: я люблю Натана. Сам же говорил, что догадался об этом прежде меня. А теперь ведешь себя так, словно намерен мне помешать найти его!

Упрямо вскинув подбородок, Китти пришпорила своего коня. Дэвид сам не знает, что несет. Она спешит к той цели, о которой мечтала всю жизнь, прочь от человека, мешавшего эту цель достичь. Ее существование стало сущим адом с того злополучного дня душным летом 1861 года. Но вот теперь, слава Богу, худшее миновало.

Жизнь оказалась холодной и безжалостной – и изменила Китти по своему подобию. Погоняя лошадь, с трудом пробиравшуюся через снежные заносы в горах Теннесси, направляясь в Виргинию – и к Натану, если повезет, – Китти думала о том, что никакая стужа не сравнится с вселенским холодом, сковавшим ее душу.

Дэвид был прав, утверждая, что ни у кого не вызовет подозрений однорукий мужчина, путешествовавший вдвоем с женщиной. Они казались мужем и женой, которых сняла с места война, и вот теперь они едут в поисках новой жизни и сами не знают толком, где ее начнут. Главное – оказаться как можно дальше от ужасов и жестокости войны.

Однако само по себе путешествие выдалось не из легких, и к тому же с самого начала погода было отвратительной. Иной раз удавалось преодолеть всего несколько миль, прежде чем лютый холод заставлял искать крышу над головой. И отнюдь не всегда местные жители были гостеприимны настолько, чтобы приютить на ночь незнакомую пару. Чаще приходилось ночевать у костра под открытым небом. Припасы были на исходе, и оба путника казались слабыми и изможденными.

Наступил конец марта, когда у Китти приключилась лихорадка Она упрямо не желала поддаваться хвори, однако однажды просто свалилась без чувств с лошади. Придя в себя, она увидела круглое добродушное лицо поселянки, которая не уставала дивиться, как бедной леди удалось выкарабкаться после такой тяжелой болезни. Что же до самой Китти, то ее удивил лишь тот факт, что на дворе стоит середина апреля.

Судя по всему, Дэвид отнюдь не спешил трогаться с места, советуя ей сначала «восстановить силы».

– Мы взяли непосильный темп. Оттого ты и свалилась больная. И слава Богу, что это случилось неподалеку от фермы таких гостеприимных и бескорыстных людей, как Джентри Я довольно близко сошелся и с Люсиль, и с Марком – чудесная, истинно христианская пара. Ты не представляешь, с какой заботой они выхаживали тебя, просиживая часами у твоей постели и по каплям вливая в рот бульон, – а ведь ты была настолько слаба, что тебя приходилось кормить!

– И я им очень благодарна, – уверяла Китти, – но Дэвид, ты забыл, что мы должны скорее найти Натана. Я же говорила про те сведения, которые непременно нужно передать конфедератам!

– Ты слишком слаба и не выдержишь трудностей пути, – сердито возразил он.

– Верно, пока еще я слаба, – уступила она. – Но запомни, Дэвид, как только я смогу держаться в седле, я уеду отсюда и, если ты не захочешь последовать за мной, отправлюсь одна.

Он лишь молча кивнул, не скрывая своего неудовольствия Китти недоумевала: что это, вспышка ревности к патану? Она никогда не скрывала, что любит только Коллинза, а сам Дэвид женат на Нэнси Уоррен, нравится ему это или нет. Что-то в этой ситуации было для Китти непонятно и раздражало.

Хижина Джентри ютилась на склоне пологого холма. В роще уже цвели лавролистный дуб и жимолость, и Китти с наслаждением вдыхала нежный аромат, сидя на ступеньках крыльца. Ей нравилось в эти поздние часы, когда остальные давно уже спали, в одиночестве слушать голоса ночи: цикады, совы и лягушки в пруду неподалеку. И всякий раз этот нескладный хор будил воспоминания о Тревисе, одном Тревисе, который мог заставить пылать как от ярости и гнева, так и от нежности и страсти. И она снова чувствовала его сильные руки, прижимающие ее к себе, и горячее, неистовое тело, навалившееся на нее сверху. Вот он приподнимается на локтях, смотрит на нее глазами, подернутыми дымкой любви, и шепчет, что хочет ее снова и снова…

И тут Китти не могла удержаться от слез. Тревис мертв, а если и выжил, то возненавидел ее навсегда. И в прошлом не осталось ничего, кроме той любви, что когда-то чувствовала она к Натану. И следовало как можно бережнее хранить воспоминания об этой любви – ведь это залог ее будущего!

Иногда к ней присоединялся Марк Джентри. Это был человек весьма преклонных лет, у которого война отняла двух его сыновей. Об этом он готов был рассказывать часами, в подробностях вспоминая, как 17 сентября 1862 года, в среду, случилось ужасное, кровопролитное сражение. Оно продолжалось на следующий день тоже, и федералы снова и снова атаковали укрепления генерала Ли. Говорят, Макклеллан потерял тогда двенадцать тысяч человек, а мятежники – девять тысяч. И одним из этих девяти тысяч оказался сын Марка Джентри.

Его призвали как раз перед боем у Антайтам-Крика, где был положен конец наступлению генерала Ли, загнанного назад в Виргинию.

– А теперь я слышал краем уха, что они взялись за кавалерийские набеги, – продолжал старик. – Какой-то янки по фамилии Гриерсон жжет и рушит все на своем пути, взрывает дороги и мосты и разоряет склады.

У Китти заныло сердце при имени «Гриерсон» – ведь именно в его отряд должен был попасть Тревис.

– Но мы все равно вышвырнем их прочь, – сердито заверял Марк Джентри. – Нашей армией теперь командует генерал Форрест – да, именно Форрест, так его зовут, и он еще кое-что покажет этим янки. Проклятые ублюдки…

– Не стоит тебе так ругаться, – высунулась из распахнутого окна Люсиль Джентри. – Пусть Всевышний наказывает янки и посылает им возмездие. Не твое это дело проклинать их.

– Оно верно, – с тяжким вздохом согласился старик. И передохнув несколько минут, снова завел речь о войне, только ругался уже шепотом.

Наступило первое мая, когда Китти сказал Дэвиду, что вполне готова ехать. Он как раз собирался с Марком в ближайший городишко за покупками и лишь молча нахмурился, когда Китти попросила его приобрести кое-что в дорогу.

Вернувшись в тот же день вечером, Дэвид буквально ворвался в хижину и закричал:

– Китти, забудь о своем желании ехать! Все катится к чертям в тартарары…

– Дэвид, – возмущенно перебила его Люсиль, щипавшая за столом цыпленка, – я бы попросила следить за своим языком! В моем доме я не потерплю грубых слов.

– Неправда, сейчас настало самое время для грубых слов! – загремел Марк: его душила ярость, а доброе морщинистое лицо побурело от прилившей крови. – Ты только послушай, о чем мы узнали в магазине!

– Янки ворвались в Виргинию и направляются к Ричмонду, – возбужденно блестя глазами, обращенными на Китти, затараторил Дэвид. – Нам ничего не остается, как отсиживаться здесь и уповать на то, что отсюда нас никто не выкурит. Попытайся только сунуться теперь в Ричмонд, как ты собиралась, тебя тут же захватят в плен, если не пристрелят на месте! Коль нам дорога жизнь, придется переждать здесь.