И по позвоночнику проходится разряд.

И подушечки пальцев на его левой руке по-прежнему чуть грубее, чем на правой.

И губы так близко.

И внизу живота вот-вот снова завяжутся давно забытые морские узлы…

Но тут дверь в служебные помещения распахивается, впуская поток громкой музыки и заставляя меня подпрыгнуть на месте.

_____

[1] «Лапа-растяпа» — название рассказа Джерома Дэвида Сэлинджера. Фразу «Бедный мой лапа-растяпа!» сказал главной героине её возлюбленный, когда она, догоняя автобус, упала и повредила ногу. Рассказ также поднимает тему ухода от реальности и жизни прошлым, а не настоящим.

Дверь в служебные помещения распахивается, впуская поток громкой музыки, и я вздрагиваю и инстинктивно отпрыгиваю назад, словно боюсь быть пойманной на месте преступления. Пётр опускает руки, хмурится, пытается считать с моего лица все эмоции и вызвавшие их причины, но я уже во все глаза смотрю на возникшего перед нами Михаила, стараясь понять, что он успел увидеть и как увиденное расценил.

— Уходите? — спокойно спрашивает он.

— Да, — повернувшись к нему, отвечает Пётр так просто, будто нет ничего особенного в том, что мужчина и женщина вместе покидают вечеринку почти в два часа ночи.

В этом и правда ничего нет, все взрослые люди, но только я с чего-то нервничаю, цепляя пальцами чокер на шее, зачем-то пытаюсь его покрутить. Вдруг то, что снова зародилось между нами с Петром, пока недостаточно окрепло, чтобы с кем-то им делиться? Вдруг оно не сможет выстоять чужих глаз, слов и мнений? Но не я ли только что… решила бороться до конца?

Поэтому делаю шаг к Петру, встаю за его плечом и кладу ладонь между его лопаток. Я рядом. Я не боюсь. А он выпрямляется, слегка отклоняется назад — так, чтобы крепче упереться спиной в мою руку.

— А Натаха там как, не заходили? — кивает в сторону подсобки Михаил.

— Спит сном младенца.

— Ну наконец-то! Всё крутилась и вертелась, то ей громко, то холодно, то сладкого хочется. Я уже собирался везти её к Майе.

— Аська её усыпила, — усмехается Пётр. — Согрела и заткнула уши записью с какой-то магической тарабарщиной. А со сладким Наташка сама разобралась.

И он вдруг достаёт из кармана пальто конфету с кокосовым ликёром — мою четвёртую, несъеденную — и протягивает мне:

— Передай своему пылесосу.

А я беру её и никак, совершенно никак не могу сдержать улыбку.

Потому что такие вот они, наши новогодние традиции — глупые, несуразные, но до последнего шелестящего фантика наши.

— Спасибо тебе, добрая фея, — практически кланяется мне Михаил. — Полцарства за тарабарщину!

— Я пришлю Наде ссылку, — обещаю я, бережно убирая конфету в карман.

— Договорились. Кстати! — Он внимательно вглядывается в наши лица, будто желает окончательно убедиться, что мы точно уходим вместе, а потом машет перед собой телефоном. — Вам такси нужно? Центр всё ещё перекрыт, еле дождался одного ловкача, который сообразил добраться сюда дворами.

— Спасибо, не откажемся, — соглашается Пётр, а потом, когда Михаил передаёт контакты, возвращается в зал, и мы снова остаёмся одни, оборачивается ко мне и спрашивает — серьёзно и даже взволнованно: — Это вот что такое было? Ты меня стесняешься, что ли? Или опять продумываешь, как от меня сбежать?

— Нет, Петь, нет! — спешу уверить его. — Просто… Просто мне показалось… Будет неловко, если Надя узнает, что…

— Надя уже давно всё знает. С того дня, как я увидел тебя в окне «Пенки», всю такую невозможно красивую в окружении этих твоих цветов.

— Знает? — ахаю я, распахивая глаза. — Ты ей рассказал? Всё рассказал? Это я невозможно красивая?

Последний вопрос вырывается сам по себе, и я тут же смущаюсь и, возможно, краснею какой-нибудь неожиданной частью лица, а Пётр усмехается.

— Просто Надя… очень проницательная, особенно если это касается моей жизни. И довольно быстро всё просекла.

— И что, вообще ничего не говорила?

— Почему же? Говорила. Сказала, что если я тебя обижу, она уволит меня к чертям собачьим, и ей плевать, что только благодаря мне она ещё не дала ни одной взятки этим коршунам из СЭС и пожарным. Но Надя давно выбрала позицию невмешательства, пока её прямо не попросят.

— Признайся уже, — я переношу вес на одну ногу и прищуриваюсь, — Надя наняла меня, потому что ты попросил?

— Да, — отвечает Пётр.

— А говорил, что не твоих рук дело!

— Я так не говорил, я просто мастерски ушёл от ответа, когда ты спросила. Ты тоже так постоянно делаешь.

— То есть получается…

— Ничего не получается, Ась. Ей нужен был сотрудник, но она боялась, что ты можешь не захотеть. Я всего лишь настоял, знал, что ты согласишься.

— С чего бы ты это знал?

Пётр шумно вздыхает, но говорит:

— На открытии Ритка рассказывала про одну свою подружку, которой приходится мыть ноги в унитазе, чтобы выбраться из нищеты. Насчёт нищеты, полагаю, она преувеличила для красного словца, однако я знаю только одного человека, который практикует симорон, вот и сложил два плюс два.

— Кругом одни Шерлоки, блин, — ворчу я. — Но Ритка! Как она могла?! И чтоб ты знал, я только однажды так делала и сразу тебя предупредила, чтобы у тебя была возможность испугаться и отказаться! А ты, выходит, опять меня спас? За должность арт-директора в «Пенке» тоже тебя благодарить?

— Впервые слышу.

— Правда?

— Правда. И это крутая новость, я уже могу тебя поздравить?

— Рано ещё, — морщу лоб, отводя взгляд. — Я пока типа думаю.

Пётр берёт мои руки в свои, заставляя мгновенно расслабиться и снова посмотреть ему в глаза, и говорит размеренным, спокойным, профессионально убедительным голосом:

— Я тебя не спасал, Ась. Никогда. Нет, возможно, мне бы хотелось спасти тебя, и тогда по канону ты была бы обязана мне по гроб жизни и расплачивалась универсальной женской валютой… Но нет, Ась, это не про нас. Ты всегда спасала себя сама, я просто вовремя подворачивался под руку. Кстати, об этом, — и в глазах Петра появляется хитринка. — В приложении к твоему договору, которое я как юрист составлял с особой тщательностью, указано, что после корпоративного танца я должен тебе ещё и корпоративный секс.

— Два месяца ждала, когда ты уже вспомнишь, — ухмыляюсь я.

Мне нужно ещё о многом ему рассказать и о многом расспросить, но когда мы ускользаем из кофейни через заднюю дверь и усаживаемся в такси, я решаю, что разговоры могут и подождать. Ехать совсем недалеко, но водитель умудряется превратить поездку в невыносимо долгую, потому что, петляя по дворам и переулкам, ни на секунду не замолкает — то ли от скуки, то ли от досады, что этой ночью все, кроме него, пьяные и счастливые. Пётр пытается поддерживать беседу, но отвечает невпопад, потому как прижимает меня к себе, поглаживает большим пальцем тыльную сторону моей ладони, а я утыкаюсь ему в шею, безостановочно улыбаюсь и наполняю лёгкие тонким древесным ароматом, которого мне будто не хватало раньше, чтобы наконец дышать полной грудью.