– Тяни сети! Цепляй крюком! Давай! Помогай! – приговаривал Фадей. – Вспомни о первооткрывателе этих мест, святом апостоле Андрее.

Тащить сеть становилось с каждым мигом всё тяжелее, но Фадей не оставлял усилий, и Тимофей следовал его примеру. Ещё один рывок и ещё. Вот поверхность воды вскипела серебристыми телами. Увидев добычу вблизи поверхности, они удвоили усилия. Лодка накренилась, едва не касаясь воды низким бортом. Наконец живой серебряный поток хлынул через борт в лодку, вернув её в нормальное положение. Тимофей смотрел, как рыба трепещет на смоляном дне. Серебристые длинные трепетные тела, пахнущие ладожской водой, свежестью, свободой. Корюшка!

– Ну, теперь будем сыты! – пробормотал Фадей.

– Уха! – Тимофей сглотнул голодную слюну. – Ещё бы картошки да лаврового листа или хоть сныти нарвать…

– Хорошо ли?

– Хорошо!

– Поди, это лучше, чем с колокольни вниз головой лететь?! Вот так выхожу я на лодчонке в озеро, заброшу невод меж Островами Благодати Господней, как старик из сказки, но вытаскиваю не единую рыбицу, а сонм! Так вот тащишь невод, а он тяжел, словно не рыбой полон, а чистым, ничем не искаженным бессмертием.

– Послушай, старик! Ты научил бы меня молиться, а? Я пробовал сам, но у меня не получается. Понимаешь, я не умею просить. Унизительно как-то…

Тимофей осекся, поймав внимательный взгляд старика. А тот пал на скамью, бросил руки на колени, застыл, словно чудо пред собой узрев.

– Ну что ты видишь? – ощерился Тимофей.

– Гордыньку.

Тимофей с хохотом повалился на дно лодки. Так и лежал навзничь. Облака плыли над его головой, моторчик сбивчиво тарахтел, засыпающая рыба толкалась в бока и в спину. Теперь она и вправду пахла бессмертием. Откуда-то в лодке взялись его видавшая разные мостовые, тележка и утюг. Тимофей дремал и пробуждался, а лодчонка всё шла. Сначала она прыгала по мелкой зыби, потом пошла ровнее, так, словно поверхность воды снова стала гладкой. Тимофей приподнял голову, огляделся. По обеим сторонам протоки плыли незнакомые, совсем пустые берега.

– Куда мы плывем, старик?

– Нам нужна ледяная купель. Вдова генерала ждет нас.

– Это кто ж такая? – встрепенулся Тимофей. – Женщина?

– Вера, – был ответ.

– Как-как? Вера, ты говоришь?

– Да. Этим именем мы окрестили генеральскую вдову. Впрочем, ты называл её Ладой. Но такого имени нет в святцах.

Лодка уткнулась в пологий берег. Тимофей не позволил помогать себе, сам выбрался на камни, сам взобрался на тележку. Но как быть дальше, ведь тропка и узка, и камениста, а тележка его может двигаться только по гладкой поверхности?

– Вера! – прокричал старик, и эхо из глубины острова отозвалось ему.

– Вера! – снова позвал он, и ветви кустов затрепетали, когда она вышла к берегу с высоким посохом в правой руке, всё в той же маске и платке, плотно облегающем голову. В левой руке она несла большую корзину. В неё-то старик и сложил часть улова. Потом Фадей протянул к нему усталые, иссеченные сетью руки.

– Чего тебе? – отшатнулся Тимофей. – Я сам!

Он честно пытался карабкаться по извилистой тропинке, цепляясь за корни сосен. Полировал брюхом и без того гладкие камни, мучительно размышляя о главном: рада ли ему Лада? Ах, зачем старик привез его сюда? Не для того ли, чтоб показать ей, как он ползает по камням, стелется, подобно червю! Он плевался, изрыгал проклятия, махал крюком, когда старик, подняв на остров их обильный улов, вернулся за ним, подобрал с земли, взвалил на плечо. Толстые подошвы стариковских сапог глухо ударяли в присыпанную хвоей землю. Тимофей устал, пришлось угомониться. Лучше глазеть по сторонам, чем бороться с сильным стариком. Рыжая кора и изумрудная хвоя сосен казались ещё ярче на фоне свинцовых вод. Наконец, когда озеро совсем скрылось из вида, они вышли на небольшую, чистую от подлеска поляну. Низкий, способный преградить дорогу разве что зайцам плетень, аккуратно возделанная почва, небольшой амбар на высоких подпорках, бревенчатая пятистенная изба с дощатыми сенями, темная стена елей позади дома – давно утраченные, истертые воспоминания. Морок прошлой жизни. Только тогда, в начале сорок второго, лес и изба утопали в снегах, купались в мертвой тишине. А сейчас он слышит голоса. Один низкий, грудной, произносит слова отрывисто. Другой, нежный, кажущийся совсем юным, девическим, напевает псалом. Тимофей решил выказать покорность – сделать вид, что дремлет под скамьей, там, где оставил его Фадей. И водки не хотелось. Желалось неподвижного покоя. После всех треволнений и тяжких трудов что может быть слаще женских голосов?

* * *

– Они приходят. Две ночи пробыла тут одна, и каждую ночь они приходили, – говорила Лада. – Я уж и приготовлюсь ко сну, и погашу свет и лягу, а всё слышу в сенях шаги.

– Придут ли сегодня? – сомневается Сохви.

– Вряд ли. Нас слишком много! Четверо! Толпа!

Лада пошла к амбару. Тимофей следил за ней вполглаза. О ком она толкует? Кто приходил к ней? Вот Лада поднялась по ступенькам, отодвинула засов, открыла низенькую дверь. Тимофей сомкнул веки, застонал.

– Что это? – прошептал он. – Боже сохрани! Фадей! Научи меня молиться!

Тимофей смыкает веки. Он не может видеть, что Лада достает из амбара не части мороженых человеческих тел, а блестящую медную утварь, корзины, резную скамью, кусок чистого полотна.

Нет плеча старика. Нет опоры. Мир рушится. Тимофей валится в холодную пропасть, где невозможно совершить и единого вдоха. Так было, когда он остался один на болоте, когда сбежал от его страшной хозяйки, когда попал в трясину. Он снова объят холодом. Кажется, что сами кости его обращаются в ломкий лед. Тимофей чувствует воду над головой, воду внизу, воду повсюду. Но он не тонет. Какая-то неведомая сила удерживает его от падения на дно. И болотного зловония нет. Наоборот, есть чувство чистоты и странный привкус, будто рот заполнился чистой родниковой влагой. Нет, он не должен глотать, не должен сделать и единого вздоха, иначе ему придет конец.

* * *

– Зверь-Болото! Зверь-Болото! – бормотал Тимофей, размахивая крюком.

– Угомонись, демон! – рыкнул Фадей. – Поранишь меня своим орудием.

– Дурак! – услышал Тимофей голос Сохви. – Надо было сначала крюк отстегнуть, а потом уж…

– Да какое там болото! – вторила Лада. – Тут одни камни посреди озера. По ту сторону – узкая протока. На большом острове есть челнок. Сохви переправляется ко мне. Помогает. Да я и сама…Ты посмотри, как тут хорошо!

Краем глаза он видит большой, красноватого металла чан, слышит, как где-то совсем рядом льется вода.

– Позволь мне остаться с тобой! – Тимофей чувствует, как с него потоками льется вода. Лада протягивает к нему руки. Что это у неё? Что поблескивает, нанизанное на простую бечевку из конопляного волокна? Она надевает бечевку ему на шею. Он видит её лицо совсем близко, но это не картонная маска с пустыми прорезями для незрячих глаз. Это молодое, веснушчатое, улыбчивое лицо, обрамленное облаком рыжих кудряшек. Всё, как обычно: тонкая сеточка морщинок в уголках глаз, едва заметная складочка на переносье – след пережитых скорбей. Давнее воспоминание, упрятанное, схороненное под спудом лет, болезненное, но всё ещё живое.