– Наши братья живут здесь с тобой, но они под спудом, – прошелестел тихий голос. – Помолись с нами о них.

– Что?! Я – молиться?

– Да. Поплачь! Каждая твоя слеза на вес золота. Каждая капля пота твоего, твоей крови имеет огромную цену в глазах Его. Помолись за нас и за наших братьев.

– Не умею. Не буду! – ревел Тимофей и с наслаждением слушал, как рев его взлетает к потолку. Да, хороша хреновуха! Лучше водки намного!

– А я слышал, как ты молился. Видел, как плакал… – шелестел голос.

– Я?! Где?!

– Здесь! Вчера! – сказал второй, громкий, голос с плохо скрываемым ехидством. – Плакал за картофельной кучей.

– Послушайте, колхозники, – взмолился Тимофей. – Я член партии. Меня никто не исключал. Молиться мне партийный устав не позволяет. Понимаете?

– Из Божьей паствы тебя тоже никто не исключал, – был тихий ответ.

Тимофей перестал прислушиваться к шелестящему бормотанию. Он прикидывал возможности. Колхозники были староваты и тощи на вид. Лица пришельцев терялись в тени. Ясно одно – оба немолоды и бородаты. Остальное – неинтересная загадка. Нет, этих людей ему раньше не доводилось видеть. А может, они с какого-нибудь дальнего острова рыбаки? Мало ли на островах народу! Он-то думал, за год жизни на Валааме всех местных перевидал, со всеми матросами, что на судах с материка на остров ходят, перезнакомился. Но эти-то откуда взялись? Тимофей затосковал, вспомнив о мешке с остатними поллитровками, припрятанном под ящиком в алтаре. Что, если эти двое позарятся на его добро да сбегут? Ему, безногому, не угнаться за здоровыми. Драться с ними тоже сложновато, но, видно, придется. Если отстегнуть крюк и кинуть его в лицо одному из колхозников, да так кинуть, чтобы наверняка ранить, то, пожалуй, со вторым есть шанс справиться, если сшибить его с ног. Культя на правой руке Тимофея хоть и не сжималась в кулак, но била достаточно хлестко, даже в отсутствие крюка. Тимофей принялся расстегивать пряжки крепления протеза. А голос всё продолжал шелестеть.

– Она придет к тебе завтра, чтобы проститься, – расслышал Тимофей. – Прими её шаг со смирением. Чем глубже смирение, тем меньше страстей в человеке. Чем меньше страстей, тем приятней Богу.

– Что ты мелешь, колхозник? – усмехнулся Тимофей, примериваясь. – Мне нужна женщина, ты можешь это понять? И Лада подходит мне больше других. Вообще, я баб имел, сколько хотел и до войны, а ещё больше после…

Крюк, брошенный выверенным движением, угодил в голову того колхозника, который казался Тимофею повыше и позлее. Сейчас морду колхозника зальет кровушка, тот завопит, ухватится ручками за ушибленное место. А ему, Тимофею, надо успеть подобраться поближе, чтобы и своё ценное имущество прибрать, и второго, говорливого, колхозника, с копыт сшибить. Удар утюжком в пол, мощный рывок. Плечи стонут от натуги, колеса тележки отчаянно тарахтят. Тимофей слышит металлический лязг, падает вперед и едва не расшибает лицо о нижнюю ступеньку алтаря. Хорошо хоть здоровую руку успел подставить, хорошо хоть крюк его каленый, ударившись со звоном о стену, отскочил, упал удачно и теперь лежал перед самым его носом на верхней ступеньке алтаря – не надо рыскать в темноте, не надо искать. Как же так? А где островитяне-колхозники? Тимофей тяжело дышал. В глазах лишь белые искры, обведенные черными кругами. Он потер глаза. Вроде всё, как обычно: облупившаяся штукатурка, каменный пол, покрытый слоями пыли. Тимофей перебрался на то место, где стояли незваные гости. Вот она, его тележка, вот след его безногого тела – широкая, хорошо заметная полоса на запыленном полу. А на том месте, где стояли нежданные гости, ничем не потревоженная сероватая пыль. Может, дело в испуге? Со страху всякое может померещиться. Тимофей старательно пристегнул крюк. Надо впустить в помещение свет. Солнышко прогонит страх и запустение. Немного времени понадобилось на поиски инструмента. При помощи лома и крюка он оторвал несколько досок, закрывавших оконный проем. Обнажилась облупившаяся рама. Половина стекла выбита, торчит зазубренный край. Зато сразу стало и свежее, и светлее. Внутри храма, на том месте, где стояли незнакомцы, осветился пыльный квадрат пола. Тимофей приблизился. Осмотрелся ещё раз – никаких следов. Храм пуст – ни движения, ни души. Не приплыли же гости по воздуху? Ведь не духи они? Тимофей попал в одного из них крюком. Он не мог промахнуться, а это значит – на полу должна быть кровь. Но её нет!

Стараясь справиться с отчаянием, Тимофей пополз в алтарь. Водка не принесла обычного облегчения, ощущения отрыва, беспечного полета не возникло. Он просто забылся сном. Так и проспал, крестообразно раскинув руки, гневно выпятив в потолок бороденку. И снилось ему, будто смотрят на него с потолка смеющиеся лики, потешаются, бранят, как любимого дитятю, грозят пальцами. Едва проснувшись, Тимофей почувствовал во рту не обычное похмельное послевкусие, а странную и горькую досаду. Лики насмехались над ним, безногим. Если это ангелы, то к лицу ли им ехидство?

* * *

Лада явилась рано утром. При входе в храм она ушиблась плечом о притолоку, ойкнула. Так Тимофей узнал о её приходе. Он смотрел с алтарных ступеней, как она шествует между колоннами, выставив руки на стороны. Она действительно, несколько раз теряла направление, но снова и снова, повинуясь неведомому наитию, возвращалась на правильный маршрут. Как находит дорогу к интернату? Тимофей приподнялся на локтях, надеясь рассмотреть женщину получше, словно хотел увидеть ангелов, сопровождавших её. Но узрел привычную картину: серая, невзрачная одежда, стоптанные ботинки из кирзы, матерчатая, плотно набитая котомка перекинута через левое плечо. В котомке что-то гремит. Тимофей потянул носом. Еда! Ладушка принесла ему пищу.

Она расположилась посреди храма. Просто села на пол, в пыль, в то самое место, где давеча стояли странные пришельцы. Поток света из окна обливал её фигуру. Изящный наклон длинной шеи, выверенные движения красивых рук – невзрачная одежда не могла скрыть её прелести. Лада раскрыла котомку, достала кусок дерюги, разложила на ней еду: черный, местной выпечки хлеб, жестяной судок, армейскую фляжку в брезентовом чехле. При виде еды Тимофей, позабыв о тележке, быстренько подобрал поближе к Ладе.

– Ешь, – просто сказала она. – Устал от молений?

– Я не молюсь. Не умею, – ответил он.

Она раскрыла судок. Варево пахло укропом. В миске плескалась мутноватая жижа, в которой плавали кубики картофеля и белое рыбье мясо.

– Да ты волшебница! – осклабился Тимофей. – Экая чудесная еда!

– Вот ещё хлеб, – робко напомнила она, протягивая ему черную четвертинку. Для молитвы нужны силы.

– Я не молюсь! – рык его взлетел под купол храма.

Вместо ответа она на удивление верным движением сунула ему в рот кусок хлеба. Не промахнулась! Пришлось жевать, да и горячей пищи хотелось. Пришлось перестать браниться.

Насытившись, Тимофей упал на спину. Долго смотрел он в сводчатый облупившийся потолок.

– Что ты видишь там? – внезапно спросила она.

– Что-то вижу…