– Ира, ну что ты говоришь! При чем тут «простишь» илине «простишь»? Ты ни в чем не виновата передо мной, ты не сделала мне ничегоплохого, совсем наоборот, ты помогла мне и продолжаешь помогать, ты ухаживаешьза мной, ведешь мой дом, принимаешь моих гостей. Ты моя жена, Ира. Мы с тобойэто придумали, и с этим мы с тобой умрем. Этого мы уже не сможем изменить, и яне хочу это менять. Я хочу быть твоим мужем, видеть тебя каждый день,заботиться о тебе, есть твои замечательные пироги, хвастаться друзьям ижурналистам, какая у меня потрясающая жена, я хочу хвастаться тобой и гордитьсятобой, я хочу просыпаться и засыпать рядом с тобой. Но я не смогу сделатьсамого главного… Прости, Ира, я не смогу.

– Но почему? Почему, Сережа? Я тебе отвратительна? Якажусь тебе грязной?

Он молчал. Господи, ну что он мог ей сказать? Да, онаказалась ему грязной. Да, он все время помнил о том, сколько раз ее лонораскрывалось навстречу многочисленным мужчинам, чьих имен она не знала,мужчинам пьяным и агрессивным, отвратительным и вонючим, глупым и гнусным. Иодна только мысль об этом парализовала его. Единственная женщина на свете, ккоторой он испытывал такую необъяснимую и такую огромную нежность, казалась емугрязной и порченой, и его тело отчаянно сопротивлялось тому, чтобы войти в нее.

– Я люблю тебя, – неожиданно для себя самогопроизнес Березин.

Он резко поднялся, не дожидаясь ответа Ирины, и ушел к себе.Он еще долго не мог уснуть и все прислушивался, ожидая услышать шаги Ирины,возвращающейся в свою комнату. Но так и не дождался.

* * *

Тело девятиклассницы Тани Григорьевой к моменту обнаруженияпролежало в подвале дома на Котельнической набережной месяца полтора-два.Родителей нельзя было приводить опознавать останки, смотреть на это безсодрогания не мог никто. Хорошо, что рядом нашлась сумка, в которой лежалинадписанные тетради Тани и ее записная книжка. Девочка находилась в розыске позаявлению родителей с конца октября.

Юра Коротков тяжело переносил вид разлагающихся трупов, аесли это были трупы детей и подростков, он впадал в транс и начинал плохосоображать. Но сегодня выхода у него не было, нужно делом заниматься, а неслезы лить, потому что к месту обнаружения трупа он выехал в составе дежурнойгруппы в три часа ночи и перекладывать свою работу было не на кого.

Благоухающий потом и мочой бомж, забредший в этот подвалпогреться и поспать и обнаруживший страшную находку, сидел на скамейке возледома, трясясь крупной дрожью и стуча зубами.

– Командир, выпить бы. – Это были первые егослова, обращенные к Короткову. – Уж больно жутко.

– Потерпи, отец, – махнул рукой Коротков. –Самому жутко. Где же я тебе найду выпить в три часа ночи?

– Найти-то я сам найду, – ответил бомж, клацаязубами не то от холода, не то от ужаса. – Денег нет.

– Погоди, я тебе пару вопросов задам, потом получишь набутылку. Идет?

– Давай, командир, спрашивай быстрее, видишь, колотитменя всего.

– Ты в этот подвал часто ходишь?

– Не, в этом сезоне в первый раз забрел. Он нехорошийсчитается, мы в него не суемся, если нужда не подожмет.

– Чего ж в нем нехорошего?

– А чего хорошего-то? – резонно возразилбомж. – Мертвяки вон валяются, может, еще чего…

– А до сегодняшнего дня где ты ночевал, сердешный?

– На Каланчевке, там подвалов теплых – тьма. Живи – нехочу. Мы там больше всего любим чалиться.

– А сегодня что ж? Закрыли твою Каланчевку, что ли?

– Так крыс морют, ты че, не знаешь? Крыс там развелосьвидимо-невидимо, мы-то с дурна ума решили, что нам ихняя морилка нипочем, она жна крыс рассчитана, а не на людей, переночевали там вчера, а с утра кто блюет,кого несет, а кто вообще не соображает. Траванулись мы морилкой этой. Вот мы ирешили на несколько дней рассыпаться, переждать, пока отрава выветрится. Ипошли искать себе место кто куда.

– А ты почему сюда пришел? Место знакомое?

– Да ну! – Бомж сделал непонятное движениеголовой, будто отгонял муху от своего лица. – Они быстрей меня все местапозанимали. Думаешь, так просто найти, где поспать? Хрена! Москву всю поделилии переделили, за прописку теперь никого не тягают, бояться перестали,установили свои правила. Слышь, командир, демократическая власть статьюпрописочную отменила, так наши горлопаны свою, бомжовую прописку установили. Вчужой подвал не сунься, на чужой чердак не ступи, на чужой лестнице не моги.Плати за прописку, получай разрешение урядника, тогда – пожалуйста. Забесплатно можно только там, где не топят, или в таких местах, как здесь, внехороших то есть. На улице-то сегодня больше двадцати градусов, я попробовал вхолодном подвале устроиться, нет, чувствую, не пройдет этот номер у меня. Ну ипоперся сюда. Знал, что дурное место, но ведь тепло…

– Слушай, отец, а почему все-таки место это нехорошее?Труп мы только сегодня нашли, а раньше? Тоже что-то бывало?

– А то! – Бомж с гордостью посмотрел на Короткова,мол, такой большой дядя, а таких элементарных вещей не знаешь. – Этот домкак построили в тридцатых годах, так за ним слава и потянулась. Если какоеживотное, собака там или кошка, в этот подвал забежит – все! Живой ее уже никтоне увидит. Воет там кто-то по ночам, не то призрак какой, не то покойникоживший. Жуткое место.

Короткову стало скучно, он понял, что бомж «гонит»обыкновенную фольклорную байку, которые во множестве создаются и передаются изуст в уста в среде бездомных бродяг. Он протянул ему десятитысячную бумажку, ибомж резво потрусил в сторону круглосуточно работающих палаток со спиртным. Юратерпеливо ждал, когда эксперт-криминалист и судебный медик закончат работу иостанки увезут. Только после этого сам Коротков начнет осматривать этот подвалв надежде найти какую-нибудь улику. Ведь труп не был спрятан особо тщательно и,если его нашли только сейчас, стало быть, сюда за два месяца никто почти и незаходил. А коль не заходил, то, может быть, еще валяется где-нибудь на полукакая-нибудь мелочь, оброненная убийцей. Но искать эту мелочь Юра сможет толькотогда, когда там не будет разлагающегося трупа пятнадцатилетней девочки.

* * *

Сдав в десять часов дежурство, Коротков поднялся на свойэтаж и первым делом сунулся к Каменской.

– Аська, спасай! – взмолился он, вваливаясь в еекомнату и усаживаясь на свободный стол у окна. – Чашку кофе, иначе я умрупрямо здесь, у тебя на глазах, и пусть тебе будет стыдно.

– Мне не будет стыдно, – ответила она, не поднимаяглаз от бумаг, плотным слоем устилавших стол. – У меня чувство стыдаатрофировалось еще в те далекие времена, когда ты заиграл у меня коробку ссахаром.

– Ну, Ася, – заныл Коротков. – Ну, невредничай.

– Отвяжись, Юрка. Что ты как маленький? Не знаешь, какводу вскипятить? Налей из графина в кружку, включи кипятильник, насыпь тудакофе и не дергай меня, ради бога. Мне Колобок уже с утра пораньше башку пыталсяотвернуть за все мои долги.