В 1987 году Энглтон обедал с бывшими сотрудниками ЦРУ в офицерском клубе Форт-Майера под Вашингтоном. В свои шестьдесят девять он выглядел на десять лет старше, весь изъеденный раком, начавшимся с легких. Коллеги стали просить, чтобы он «открыл карты в деле Филби». Энглтон с кривой ухмылочкой ответил: «Есть вещи, которые я унесу с собой в могилу, и Ким из их числа».

Через неделю, сдержав слово, он ушел из жизни.

Из-за связи с Филби карьера Николаса Эллиотта пошла вниз. Кто-то в МИ-6 считал, что он позволил Филби сбежать из Бейрута из личной преданности. Некоторые до сих пор так считают. В шестидесятые «бароны-разбойники», вышедшие на арену в сороковых, стали людьми прошлого. МИ-6 отличалась бо́льшим профессионализмом и меньшим авантюризмом, поэтому работа в ней в глазах Эллиотта выглядела не слишком привлекательной. Сэр Стюарт Мензис и Эллиотт остались близкими друзьями. В 1968 году бывший Ш упал с лошади, катаясь вместе с Бофором Хантом, и уже не сумел оправиться. Эллиотт, единственный из действующих офицеров МИ-6, пришел на похороны. К тому времени директор отдела регламентов МИ-6, он отвечал за качество и приоритетность информации, поставляемой разведслужбой для других правительственных департаментов. Важная, но сугубо бюрократическая работа, исполнение роли, которую он всегда презирал. «Попасть в администрацию — это, по-моему, последнее дело».

Эллиотт вышел на пенсию в 1968 году, почти тридцать лет проработав секретным агентом. «Как ни странно, я не скучал по конфиденциальной информации, переставшей поступать ко мне вместе с входящими», — написал он. Он вошел в правление транснациональной компании «Лонро», занимавшейся добычей полезных ископаемых и медиа-проектами, со штаб-квартирой в Чипсайде, лондонском Сити. Возглавлял ее крутой бизнесмен Роуленд по кличке Малыш, в котором Эллиотт увидел «нового Сесила Родса», что не помешало ему присоединиться к заговору против босса. Интрига потерпела неудачу, и Роуленд выгнал заговорщиков вместе с Эллиоттом, которого назвал «Гарри Лаймом из Чипсайда». Эллиотт пришел в восторг от того, что его сравнили со зловещим персонажем Орсона Уэллса в фильме «Третий лишний» по роману Грэма Грина, и присвоил себе новую кличку. Позже он поступил в маклерскую фирму, но быстро понял, что «не способен вести этот образ жизни, не впадая в депрессию и скуку», и оставил работу во имя тайных и более причудливых интересов.

Эллиотт купил на паях скаковую лошадь и не пропускал ни одного забега в Аскоте. Он более-менее регулярно смотрел матчи по крикету и обустроил прекрасный винный погреб. Он увлекся графологией, псевдонаучным изучением почерка. Он открыл в себе «дар определять наличие подпочвенных вод, минералов и драгоценных камней», и его нередко видели с лозой в сельской местности под Лондоном: обнаружив нечто, он принимался энергично рыть колодцы. Он обратился в МИ-6 с планом отыскать нацистские сокровища, зарытые на территории римского монастыря. Еще он занялся трансцедентальной медитацией, которую считал духовной «альтернативой религиозной практике». Клоп Устинов время от времени появлялся в доме на Уилтон-стрит с горячими телячьими почками а la liégeoise[18] в шляпной коробке. Дочь Эллиотта Клаудия ушла из жизни трагически рано, но, как всегда, его плотно сомкнутая челюсть пресекала публичные проявления горя. Он проводил много времени в клубах, где им восхищались как рассказчиком непристойных анекдотов — такое разговорное прибежище для англичанина, не знающего что сказать либо не имеющего возможности сказать правду. Он уже не принадлежал к избранному кругу, но еще не покинул подпольный мир.

В начале восьмидесятых время от времени можно было заметить высокого худого мужчину в безукоризненной тройке, входящего в дом № 10 на Даунинг-стрит. Николас Эллиотт стал — никто не знает, каким образом — неофициальным помощником Маргарет Тэтчер по вопросам разведки. Детали разговоров за закрытыми дверями никогда толком не разглашались, Эллиотт же был слишком благоразумен, чтобы проговориться, но факт остается фактом — его политические антенны улавливали все сигналы: после распада Советского Союза он точно предсказал авторитарное правительство в России; он предвидел рост исламского фундаментализма, усугубление иранской агрессии, усиление экономического и политического влияния Китая. Тэтчер явно разделяла его точку зрения, что постимперская Британия «демонстрирует непозволительное отсутствие уверенности в себе». Костюм émiinence grise[19] сидел на нем отменно.

По мере старения Эллиотта боль от предательства Филби постепенно отступала. В отличие от Энглтона, он не позволял призраку Кима себя терзать и разрушать. В том, что его надули, он предпочитал видеть не признак стыда, а знак отличия. Филби манипулировал его неизменной верностью, его приверженностью старому кодексу поведения как оружием против него — какое же в этом бесчестье? Однако он не переставал удивляться, как человек, получивший такое же воспитание и образование, которого он знал «так хорошо на протяжении стольких лет», мог избрать радикально другой путь. «Я, конечно, задумывался о мотивах, скрывающихся за предательством», — написал он. В старости он делал попытки понять «Филби-человека и пытался анализировать саму личность». Стоило ему задуматься о людских жизнях, загубленных Кимом Филби, как он вскипал. «На вид он был добряком, зато в душе наверняка холодным, расчетливым и жестоким, но эти качества он умело скрывал от друзей и коллег. Он, без сомнения, был высокого мнения о себе, прячась под маской фальшивой скромности, что только развивало его эгоцентризм». Филби — двуликий Янус, заключает Эллиотт, знавший лишь один, притворный лик, «фасад шизофренической личности, обладающей особым талантом обманывать».

Если одна половина Эллиотта презирала Филби, то другая оплакивала. Он вспоминал мелкие любезности со стороны Кима, его преданность делу, передававшуюся другим, его милые проказы. Он представлял себе «печальную жизнь изгнанника» в Москве, «шпиона на побегушках среди унылых людей в однообразной серой одежде», и испытывал нечто вроде жалости к человеку с редкими талантами, чья жизнь была «потрачена впустую ради бессмысленного дела», который «решил предать друзей, семью и страну ради идеалов, ныне повсеместно дискредитированных». Он грустил по той искре, что пробежала между ними в день их знакомства в сороковом году. «В нем было очарование, — неохотно признавался он с тоской. — Говорят, до сих пор сохранилось».

Вот и Филби в старости обращался мыслями к Эллиотту и пришел к твердому выводу, что его искусно подтолкнули к бегству из Бейрута: «Все было инсценировано так, чтобы я исчез». Эллиотт был мотивирован «желанием избавить СРС от очередного шпионского скандала в Лондоне» и дал ему «зеленый свет» в Москву.

В разгар «холодной войны» имя Филби использовалось пропагандой с обеих сторон. Советы доказывали, что в Москве он живет, по выражению одного из апологетов, «как в раю». В 1968 году с одобрения (и под редакцией) КГБ он опубликовал мемуары «Моя секретная война», смесь фактов и домыслов, истории и дезинформации, рисуя советскую разведку во всем блеске, а себя самого героем идеологической преданности. А политические противники на Западе настаивали на обратном: Филби, вечно пьяный, депрессивный и разочарованный, получил по заслугам за все свои предательства и слепую приверженность дьявольской доктрине. Американский президент Рональд Рейган высказался так: «Какими же бессонными должны быть ночи Кима Филби в Москве… с какой же пронзительностью он и ему подобные должны осознавать, что в конечном счете победа будет за теми, кого они предали». Одному бывшему офицеру МИ-5 даже было известно, что происходит в голове Филби, когда он засыпает: «Он погружен в неизбывную печаль, и ему снится домик в Сассексе с розовыми кустами перед крыльцом».