Далее в моих записях следует прямой диалог:

Я: «А если бы он отказался сотрудничать, какие бы санкции последовали»?

Эллиотт: «Вы о чем, старина?»

«О санкциях, Ник. Чем вы могли ему пригрозить? Например, насильно отправить самолетом в Лондон?»

«Никому он там был не нужен, старина».

«А как насчет крайних мер… уж извините… вы могли его ликвидировать?»

«Дорогой. Он же наш».

«Что ж тогда вы могли предпринять?»

«Я ему сказал: в противном случае — полная изоляция. Ни одно посольство, ни одно консульство, ни одна дипломатическая миссия на всем Ближнем Востоке не подпустит его на пушечный выстрел. От него отвернутся люди бизнеса, на его журналистской карьере можно будет поставить крест. Он станет прокаженным. Его жизнь закончится. Мне даже в голову не могло прийти, что он намылится в Москву. Он совершил ошибку в прошлом и, чтобы с этим покончить, он во всем сознается. И мы все забудем. А как же семья, Элеанор?»

Я упомянул не столь привилегированных предателей: зла совершили меньше, чем Филби, но схлопотали большие сроки.

«Ну да, Вассалл — но он же не был птицей такого высокого полета, верно?» [Джон Уильям Вассалл, гомосексуалист, сын англиканского священника, секретарь морского атташе при британском посольстве в Москве, был приговорен к восемнадцати годам тюрьмы за шпионскую деятельность в пользу КГБ.]

«Это был наш первый разговор, мы договорились снова встретиться в четыре, и он пришел в четыре с чистосердечным признанием, восемь или девять машинописных страниц убористым шрифтом — нанесенный ущерб, вся история, куча подробностей. Потом он мне говорит: „Сделай одолжение. Элеанор в курсе, что ты в городе. Обо мне она ничего не знает. Но если ты не зайдешь выпить, она почует неладное“. Я говорю: „Ладно, ради Элеанор я зайду и с тобой выпью“. Но сначала я должен был зашифровать текст и отправить его Дику Уайту, что я и сделал. Когда я к ним пришел, он валялся на полу. Наклюкался. Мы отнесли его в постель. Элеанор держала за плечи, я за ноги. Пьяный, он всегда молчал. Ни разу от него не слышал ни одного слова. Тут я ей и говорю: „Знаешь, из-за чего все это?“ — „Нет“, — отвечает. „Он, блин, русский шпион“. Он меня предупреждал, что она его не раскусила, и это была правда. В общем, я отправился в Лондон и оставил его на Питера Ланна, чтобы тот продолжал допрос. Дик Уайт вел дело очень хорошо, но ни слова не сказал американцам. Мне пришлось срочно лететь в Вашингтон и все им рассказывать. Бедняга Джим Энглтон. Будучи шефом конторы в Вашингтоне, он так плясал вокруг Филби, а узнав правду — то есть когда я все сказал, — ну вроде как развернулся на сто восемьдесят. Мы с ним ужинали несколько дней назад».

«Есть у меня теория, что когда-нибудь КГБ опубликует продолжение автобиографии Филби. Первая книга оборвалась на 1947 годе. Я думаю, у них в запертом шкафчике должна лежать еще одна. Наверняка в числе прочего Филби посоветовал им навести глянец на своих головорезов. Приодеть, надушить. Сделать утонченнее. Сегодня они выглядят совершенно иначе. Сметливые как черти, гладенькие, первоклассные ребята. Это работа Филби, зуб даю. Нет, у нас даже в мыслях не было его убивать. Но он меня перехитрил. Я полагал, что он хочет сохранить статус-кво».

«Согласитесь, оглядываясь назад на все, чем мы занимались… согласитесь… сколько было смеха, как же мы ржали… в этом было столько любительщины. Все эти проходы в горах Кавказа, агенты туда-сюда… сплошная любительщина. Конечно, он сдал Волкова, и они его убили. Так что когда Филби написал мне из Москвы и предложил с ним встретиться в Берлине или Хельсинки и ничего не говорить ни Элизабет, ни Дику Уайту, я ему ответил: „Положи от меня цветы на могилу Волкова“. По-моему, неплохо.

Вообще, за кого он меня принимал… ничего им не говорить! Первым делом я рассказал Элизабет и сразу после этого Дику Уайту. У меня был ужин с Гейленом [Рейнхард Гейлен, в то время шеф BND, западногерманской секретной службы] … вы его знали?.. Домой я вернулся поздно, а на коврике под дверью лежит простой конверт, надписанный „Нику“. Кто-то подбросил. „Если можешь приехать, пришли мне открытку: с колонной Нельсона, если в Хельсинки, с гвардейцами на лошадях, если в Берлине“, черт знает что. За кого он меня принимал? Очередная албанская операция? Очень может быть, что они тоже на его совести. Кстати, в России у нас тогда были свои люди что надо. И куда они все подевались? Захотел со мной встретиться, одиноко ему стало! Еще бы не одиноко. Не надо было уезжать. Он меня обдурил. Я про него написал. „Шервуд пресс“. Все большие издательства хотели, чтобы я рассказал о допросах, но я отказался. Это скорее для коллег-новобранцев… мемуары. Про контору писать нельзя. А допрос — это искусство. Вы же понимаете. Они продолжались на протяжении долгого времени. Так на чем я остановился?»

Случалось, Эллиотт вспоминал другие истории, с которыми он был связан. Самая нашумевшая — история Олега Пеньковского, полковника ГРУ, передавшего Западу важные оборонные секреты Советов в преддверии кубинского кризиса. Эллиотта бесила книжка, состряпанная ЦРУ, образчик пропаганды периода «холодной войны» — «Дело Пеньковского».

«Кошмарная вещь. Сделали из него святого или героя. А его просто не оценили, и он затаил обиду. Американцы дали ему от ворот поворот, но Шерги [Гарольд Шерголд, руководитель операций МИ-6 в восточном блоке] оценил его по достоинству. У Шерги был нюх. У нас с ним не было ничего общего, но мы отлично ладили. Les extrèmes se touchent[21]. Я отвечал за работу оперативников, а Шерги был вторым номером. Отлично действовал в поле, с обостренным чутьем, практически не ошибался. И Филби он раскусил очень быстро. Шерголд пригляделся к Пеньковскому и решил: подойдет, и мы его взяли. В шпионском деле поверить в человека — тут нужна смелость. Любой дурак может сказать: „Что-то я не доверяю этому парню. С одной стороны… с другой стороны…“ Нужно быть не робкого десятка, чтобы при виде перебежчика сказать: „Я ему верю“. Шерги сказал, и мы стали с ним работать. Женщины. В Париже мы подсунули Пеньковскому проституток, а он жалуется, что дело не идет: один раз за ночь, от силы. Пришлось послать нашего врача, и тот ему сделал укол в задницу, чтобы у него стоял. У нас стоял дикий хохот, вот для чего стоит жить. Да уж, весело было. Ну как можно было сделать из Пеньковского героя? Хотя вообще-то предательство требует смелости. Это и к Филби относится. Смелый. Шерги однажды подал рапорт об увольнении. Темпераментный был, не то слово. Прихожу, а на моем столе лежит рапорт. „Ввиду того что Дик Уайт, — он, естественно, написал „начальник секретной службы“, — передал информацию американцам без моего согласия и, таким образом, поставил под удар моего агента, осведомленного о государственной тайне, я желаю уйти в отставку и тем самым подать пример всем коллегам“ — что-то в этом роде. Уайт принес извинения, и Шерги забрал свой рапорт. Но сначала мне пришлось его уговаривать. Непростая задача. Темпераментный был парень. Но отличный оперативник. И с Пеньковским угадал. Артист.»

Эллиотт о сэре Клоде Дэнси, также известном как полковник Z, заместителе шефа МИ-6 во время Второй мировой войны: