Стало быть, коль скоро на нем, Хаулапсиле, нет вины, если вообще правомочно говорить о вине применительно к преступлению клятвы и если к тому же изменить ход событий он не может, то, выходит, не может и считаться клятвопреступником? Не может или все-таки может?

Приведенный им же самим контраргумент был удручающе безыскусен: безразлично, с чьей стороны исходит инициатива (иначе: чья вина). Важно единственное: если встреча состоится, клятва, которую Хаулапсил почему-то помнил с точностью до интонации – вопреки пьяной икоте и своему тогдашнему легкомысленному настрою, – клятва будет нарушена, и они оба – Хаулапсил и Пеллагамен – станут клятвопреступниками.

«Что с того? – пытался взбодриться Хаулапсил. – Ведь многим нарушить клятву что высморкаться. Некоторые нарушают клятвы едва ли не ежедневно, не думая, не сомневаясь, а главное, не бывают за это наказаны! Безобразно глупо возводить обмен обещаниями в ранг таинства! Это же слова – вылетели, разлетелись, фьють! Растворились!»

В довершение всего Хаулапсил постарался убедить себя в том, будто все четыре года придерживаться этой клятвы заставляла его исключительно одна честность. Не страх перед страшной расплатой, а просто честность – слово офицера хоть и сделано из бумаги, но все-таки крепче стали.

«То-то и оно, что крепче стали», – с упадническим вздохом провидца вторил Хаулапсилу другой Хаулапсил, тот, которого первый так и не удосужился узнать как следует. Хаулапсил из медковых лабиринтов…

Изнемогши от внутренних баталий, Хаулапсил пошарил рукой в загруженном бесполезными мелочами сарноде и вынул из него мутную, бурую, на ощупь и цветом схожую со свежим вишневым клеем каплю медка.

Порция была завернута в мятный лист. Хаулапсил развернул лист, сунул медок под язык и заснул, не потрудившись раздеться. Не потрудившись даже закрыть глаза.

Хаулапсил проснулся поздно утром.

Ори уже трижды разогревал завтрак, то и дело прислушиваясь, не встал ли хозяин.

Хаулапсил же, уже осознав себя бодрствующим, предпочел проваляться некоторое время без движения. Может, это его последнее утро на земле, милостивые гиазиры? Впрочем, на самом деле ему не хотелось вставать из-за головной боли. Боль шуровала в голове, как бойцовая рыба в узком аквариуме. Вывод: чем меньше ее тревожишь, тем меньше она рыпается.

Но он все-таки поднялся.

Глядя в узкое, с изъеденными краями зеркало, он счистил обильный бело-желтый налет с языка деревянным скребком.

Потом старательно помассировал икры. Еще не хватало, чтобы все видели, как они дрожат. Откладывать свое появление во дворе казармы в такой день – день прибытия смены – было неразумно. Хаулапсил наскоро сжевал жаренную на вертеле сельдь и покинул жилище.

В тени ветвистого фисташкового дерева, прислонившись спиной к его широкому кожистому стволу, сидели офицеры.

Они играли «в гуся» и мусолили тему отъезда. Обсуждали сменщиков, строили планы. Вот будет славно вновь собраться на Тигме, отгуляв трехмесячное увольнение! Хаулапсил кивнул в их сторону, как бы подтверждая: «Будет очень славно!»

Напудрив лицо выражением сдержанной заинтересованности, Хаулапсил уже было вознамерился присоединиться к товарищам, как ворвавшийся во двор караульный, не успев отдышаться, заявил: «В бухту входит корабль!»

– А вот и они, – удовлетворенно подытожил Есмар.

Собравшиеся двинулись на пристань. Хаулапсил прикрикнул на солдат, чтобы шли в ногу. Те нехотя послушались.

Судно приблизилось к берегу.

Совсем скоро от него отделилась лодка, длинные весла которой, словно ножки сколопендры, зашагали, лишь намечая синхронность, по направлению к пристани.

Хаулапсил, наблюдавший эту картину из-за чужих голов, смог, однако, различить оплывший профиль Пеллагамена.

Тот наблюдал за работой гребцов, стоя рядом с кормчим. Его лик лучился чувством собственной важности.

Наконец лодка причалила, ударившись боком о торчащую у самого края пристани сваю.

Ее экипаж стал выбираться на сушу, выкрикивая сумбурные приветствия. Вышел и Пеллагамен.

«Все к казармам!» – скомандовал он, почтив особым вниманием начальника гарнизона, с этого момента уступившего старшинство ему.

Встречающие, как и смена, уже начали подъем по тропинке, ведущей к казармам, как вдруг Пеллагамен проорал вослед удаляющимся: «Движение продолжать! Хаулапсил Хармадет, задержитесь!»

Хаулапсил покорно остановился.

Пеллагамен подошел к нему, ковыряя соломинкой в гнилых и безобразно неровных зубах. Их глаза встретились. «А как же клятва?» – вопили глаза Хаулапсила. Глаза Пеллагамена, казалось, не понимали, о чем речь.

– Я, милостивый гиазир Хаулапсил, прибыл сюда специально для того, чтобы сообщить вам нечто важное, – загнусавил он. – Не желаете ли прогуляться со мной по пристани? Кстати, примите мои искренние поздравления!

Хаулапсил не сразу сообразил, с чем его поздравляют. Но пробурчал «благодарю». Прогуляться? Это еще зачем?

– Надеюсь, вы не стеснены временем? Хотелось бы осмотреть бухту! – ворковал довольный Пеллагамен. Сцапав Хаулапсила за локоть, он увлекал его с тропки обратно на пристань, которая шла скальным ободом вдоль широкой подковообразной бухты.

«С чего это он такой довольный?» – спросил себя Хаулапсил.

– Я не стеснен, если вам так хочется. Да только что тут смотреть – вида никакого! – пожал плечами Хаулапсил. До него наконец дошло, что Пеллагамен поздравил его с очередным чином.

Плюща подошвой замшевого сапога пустые панцири раков-отшельников вперемешку с каким-то сором, вынесенным на берег недавним штормом, Пеллагамен с нарочитым интересом оглядывал окрестности.

Он молчал. Он не переходил к объяснениям, не спешил раскрывать, разворачивать, развивать брошенную первой, как пробная фишка в ламе – самая важная! – фразу, которая коснулась цели его приезда на Тигму.

Объяснений не было. А Хаулапсил между тем ожидал как раз объяснений, с неудовольствием отмечая уже во второй раз, что волнение на море усиливается.

Слепяще-белые, быстрые, перетекающие друг в друга облака то закрывали солнце, то вновь давали ему выглянуть. Окрепший ветер заставил матросов убрать даже самые малые, величиной с носовой платок паруса. Морская вода поменяла цвет и сделалась сталисто-синей.

– Свежо, – выдавил из себя Хаулапсил, поеживаясь.

Он вздрогнул. Волна, причудливо взвинтившись, вспучившись, изогнув спину перед базальтовым бордюром пристани, разом перепрыгнула через него и, разбившись в пену у ног Пеллагамена, разочарованно отступила.

Плотоядно звякнула чугунная цепь, ограничивающая край пристани. Но Пеллагамен, кажется, этого не замечал, глядя себе под ноги.

– Свежо, – повторил Хаулапсил уже громче, – и вполне возможна буря.