Сверху из темной бездны неба шел мелкий, колючий снег, запорошивший все вокруг, и от него было немного светлее. В сгорбленном старике, на котором свободно болталась шуба, с перемотанным шарфом лицом и головой, ушедшей в уэльский парик, теперь с трудом можно было узнать прежнего энергичного и хладнокровного Ситтона. В руке он держал тускло чадивший фонарь, которым, наклонившись над бортом, светил вниз.

– Что случилось? – спросил я, подойдя к ним.

– Нас затерло льдами, сэр, – ответил он. – Корпус судна цел, но мы остановились. Придется ждать утра, сейчас ничего не видно.

Всю ночь на «Октавиусе» никто не спал, и утром, как только на горизонте забрезжил рассвет, я, Метью, Ситтон и Берроу, прихватив с собой боцмана, спустились вниз на лед и с трудом, проваливаясь в плотный наст, обошли все судно вокруг…

Весь корпус корабля по самую ватерлинию был плотно схвачен льдом, будто врос в него. С трудом я поднялся на марс по обледеневшим выбленкам и оттуда, обдуваемый ледяным ветерком, шедшим с севера, в подзорную трубу осматривал все вокруг. На многие мили от корабля сплошным лесом шло беспорядочное нагромождение льда, образуя торосы в иных местах высотой с небольшой холм. Однако то тут, то там проглядывали небольшие оконца свободной воды – не более пары десятков метров. Это говорило о том, что лед схватился еще не плотно и хороший шторм мог бы взломать этот покров. Спустившись вниз, мы немедленно собрались в моей каюте. На столе дымились стаканы с крепким, но уже потерявшим из-за сырости весь свой вкус и аромат чаем без сахара, отдававшим жухлой соломой. Это было уже единственное наше спасение от холода, так как единственный прием пищи, приходившийся на обед и состоявший из крохотного куска застывшей вяленой медвежатины и нескольких подплесневелых сухарей, служил лишь спасением от голодной смерти.

– Ночью будет шторм, – сказал Берроу, откинув капюшон с мертвецки бледного лица с ввалившимися щеками, заросшими седой, беспорядочной щетиной, и тусклыми, погасшими, как у глубокого старика, глазами. – Барометр стремительно падает. Мне кажется, что ветер взломает ледяной покров и нам удастся вырваться отсюда.

– Да, – ответил Метью. – Это наш единственный шанс. В свое время я подобным образом вырывал свое судно изо льда. Кроме последнего раза, когда его во время такого шторма просто раздавило.

– Лед еще слабый, его толщина не более двух дюймов, – сказал Ситтон. – Поэтому предлагаю сейчас подрубить его вдоль бортов, где только будет возможно, и завести якорь за ближайший торос, чтобы, когда ледяной покров придет в движение, сорвать судно с места. Риск большой, но другого выхода у нас нет. Хозяин, судно придется облегчать…

– Да-да, – ответил я. – Делайте все, что нужно для этого. Освободить трюмы…

Через полчаса часть команды, выстроившись в живую цепочку от трюмных люков к фальшборту, уже выбрасывала из трюмов их содержимое. Без какого-либо чувства смотрел я, как летят вниз, стукаясь об лед и рассыпаясь от ударов, мешки с чаем и специями; как с грохотом и звоном падают, разбиваясь, ящики с фарфором; как шлепаются тюки с шелком. Весь лед вокруг корабля потемнел от рассыпавшегося из мешков чая, покрылся щепками, осколками, тряпьем и прочим мусором, в который превратилось все мое состояние.

Другая часть команды, подгоняемая почерневшим от холода, высохшим Метью, с монотонным стуком ломами и топорами обкалывала обхвативший киль лед. Через два часа все было кончено: трюмы были почти полностью пусты, Ситтон приказал также выбросить часть такелажа, запасные паруса и почти все канаты, дабы максимально облегчить «Октавиус». Туда же отправилась и совершенно бесполезная теперь девятифунтовая пушка, из которой за все время этого плаванья так и не было сделано ни единого выстрела…

По приказанию Ситтона корабельный плотник Гоббс из запасных частей рангоута сделал волокушу, на которой якорь был оттащен до ближайшего тороса, канат от которого туго натянули на кабестан. К вечеру все было готово, и нам оставалось только терпеливо ждать. Шторм начался ночью. В кромешной тьме яростно завывал ветер, кружа и завивая между мачтами «Октавиуса» миллиарды снежинок; тучами он поднимал снег с ледяного поля, в бешенстве швыряя его в борта и на палубу, стучал в окна, грозя выбить стекла. Ледяное поле вокруг и в самом деле пришло в движение: с пушечным грохотом и лязгом громадные льдины сталкивались между собой; скакали во тьме, запрыгивая одна на другую; переворачивались; раскалывались от ударов.

«Октавиус» мотало из стороны в сторону, корпус трещал и стонал, и вот-вот, казалось, корабль вырвется из ледяного плена. Льдины били в его борта многотонными ударами, сотрясая «Октавиус» от носа до кормы и обрушивая все внутри его кают.

– Навались! – орал Метью, перекрывая рев бури. – Все вместе! Взяли! Р-р-р-раз!

Команда яростно навалилась на рукоятки кабестана – судно дернулось и действительно двинулось вперед. Его начало шатать сильнее, и на обледенелой палубе еле возможно было уже удержаться. Последовал еще один толчок, на этот раз гораздо сильнее первого, на этот раз судно уже ощутимо продвинулось.

К пяти утра ветер утих окончательно, лишь изредка его злобные порывы налетали на «Октавиус», осыпая колким снегом палубу и надстройки. Все снасти были покрыты плотным слоем льда, свешивающимся сосульками с рей, вант и стеньг. За ночь судно замело снегом почти по самые борта, и лед громоздился вокруг выше миделя – было полное впечатление, что корабль словно бы приподнялся над окружающей ледяной пустыней, точно под ним вырос холм. Вчерашняя кампания была проиграна полностью – судно не только не вышло из ледяного затора, но и наоборот, мороз, уже не поднимавшийся даже днем выше отметки -20° F, плотно схватил все вокруг. Шторм, на который мы так рассчитывали, взломал лед, но в действительности не только не помог нам освободиться от его тисков, а напротив, только усугубил положение, с новой силой потом заковав корабль в еще более тяжкие оковы. Надежды вырваться из плена больше не было. Это я понимал, стоя на баке обреченного судна. Да, оно было застраховано, как и весь уничтоженный нами в этой тщетной попытке освободиться груз, но какой теперь был во всем этом смысл…