— А я ничего не могу предложить, — сказал Катул с несчастным видом, — потому что Юпитер Наилучший Величайший забирает каждый лишний сестерций, который у меня появляется. Но где-нибудь уж наскребу пятьдесят талантов.

— Пятьдесят талантов от меня, — отрывисто произнес Ватия Исаврийский.

— Пятьдесят талантов от меня, — молвил Метелл Сципион.

— И от меня пятьдесят талантов, — добавил Гортензий.

Теперь и Цицерон очень хорошо понял, зачем он здесь. Своим великолепным мелодичным голосом он провозгласил:

— Скорбное состояние моих финансов слишком хорошо известно, чтобы предположить, будто вы ожидаете от меня чего-то большего, чем атака на выборщиков с моими речами. Но эту услугу я окажу с удовольствием.

— Теперь остается только, — сказал Гортензий таким же мелодичным голосом, как и у Цицерона, — решить, который из вас двоих в конечном итоге сделается соперником Цезаря.

Но тут в совещании произошла неожиданная заминка. Ни Катул, ни Ватия Исаврийский не хотели уступить друг другу, ибо каждый безоговорочно считал, что именно он должен быть следующим великим понтификом.

— Совершенная глупость! — рявкнул в гневе Катон. — Вы кончите тем, что разделите голоса между собой, а это значит, что шансы Цезаря возрастут. Если останется один из вас — предстоит схватка один на один. А если вас будет двое, то произойдет тройная борьба.

— Я не откажусь, — упрямился Катул.

— И я не откажусь, — сказал Ватия Исаврийский.

На этой печальной ноте совещание закончилось. Униженный, Брут медленно шагал от великолепного жилища Метелла Сципиона к непритязательной квартире своей невесты в Субуре. Он никуда больше не хотел идти, потому что дядя Катон убежал, даже не взглянув на своего племянника. А мысль о том, чтобы отправиться к матери и бедному Силану, совсем ему не нравилась. Сервилия начнет выпытывать у него все подробности — где он был, что он делал, кто еще там находился, чего хотел дядя Катон. А его отчим просто будет сидеть, как старая кукла, из которой высыпалась половина опилок.

Его любовь к Юлии с годами росла. Он никогда не переставал восхищаться ее красотой, ее мягким отношением к его чувствам, ее добротой, живостью. И ее пониманием! О-о, как благодарен он был ей за это последнее качество!

Получилось так, что именно ей он рассказал о сути собрания у Метелла Сципиона, и она, самое дорогое и нежное существо, слушала его со слезами на глазах.

— Даже Метелл Сципион не чувствовал такой родительской опеки, — сказала она в конце рассказа, — а другие уже слишком стары, чтобы помнить, как это с ними было, когда они жили дома с pater familias.

— С Силаном-то все в порядке, — угрюмо сказал Брут, стараясь подавить слезы, — но я так боюсь свою мать! А дядя Катон не боится никого. Вот в чем беда.

Ни один из молодых людей не имел понятия об отношениях между отцом невесты и матерью жениха. Тем более не знал об этой связи и дядя Катон. Поэтому Юлию ничто не сдерживало, когда она говорила Бруту о своей неприязни к Сервилии.

— Я понимаю, Брут, дорогой. — Она вздрогнула, побледнела. — В ней нет сострадания, она не осознает свою силу, свою способность подавлять других. Я думаю, она так сильна, что может даже затупить ножницы Атропы.

— Согласен, — вздохнул Брут.

Пора взбодрить его, заставить лучше думать о себе. Улыбнувшись, Юлия протянула руку и погладила его черные, до плеч, кудри.

— Я думаю, ты очень хорошо решаешь проблему со своей матерью, Брут. Ты стараешься не попадаться ей на глаза и не делать ничего, что раздражало бы ее. Если бы дяде Катону пришлось с ней жить, он понял бы твое положение.

— Дядя Катон с ней жил, — печально сказал Брут.

— Да, но тогда она была девочкой, — возразила Юлия, поглаживая его по голове.

Ее прикосновения вызвали у него желание поцеловать ее, но Брут сдержался, лишь коснулся тыльной стороны ее ладони, когда она перестала ласкать его волосы. Недавно ей исполнилось тринадцать лет. Хотя сквозь платье уже были различимы два замечательных маленьких острых бугорка, Брут знал, что Юлия еще не готова для поцелуев. К тому же у него было развито понятие о чести, воспитанное на чтении консервативных латинских писателей — таких, как Катон Цензор, — и он считал неправильным вызывать в юной невесте физическую реакцию, которая потом осложнит их супружескую жизнь. Аврелия доверяет им и никогда не присутствует при их встречах. Поэтому Брут не мог воспользоваться этим доверием.

Конечно, было бы лучше для них обоих, если бы он все-таки поддался искушению, ибо в таком случае растущая сексуальная антипатия Юлии к нему проявилась бы намного раньше, что облегчило бы разрыв их помолвки. Но поскольку он не дотронулся до нее и не поцеловал, Юлия не могла найти разумной причины пойти к отцу и умолять освободить ее от ужасного брака. Ужасного — какой бы покорной женой она ни заставляла себя быть!

Но все дело в том, что у Брута так много денег! Это было достаточно плохо в период заключения помолвки, но в сто раз хуже теперь, когда он наследовал состояние семьи своей матери. Как и все в Риме, Юлия знала историю золота Толозы. Ей было известно, на что его потратили Сервилий Цепионы. Деньги Брута будут существенной помощью ее отцу, в этом нет сомнения. Бабушка сказала, что ее долг как единственной дочери своего отца — сделать его жизнь на Форуме более престижной, повысить его dignitas. И имеется лишь один способ для девушки сделать это. Она должна выйти замуж за человека как можно более богатого и влиятельного. Брут мог не быть воплощением мечты о счастливом замужестве, но в отношении денег и влияния ему не найдется равных. Поэтому Юлия исполнит свой долг и выйдет замуж за того, с кем она не хочет заниматься любовью. Папа важнее.

Таким образом, когда Цезарь пришел навестить их в тот день, Юлия вела себя так, словно Брут был тем женихом, которого она видела в своих мечтах.

— Ты растешь, — сказал Цезарь, чье присутствие в этом доме было таким редким событием в эти дни, что он не мог наблюдать за тем, как постепенно развивается дочь.

— Осталось пять лет, — торжественно сказала она.

— Всего?

— Да, — сказала она, вздохнув, — всего, папа.

Он поднял ее на руки и поцеловал в макушку. Цезарь не знал, что Юлия принадлежит к тому типу девочек, которые мечтают иметь такого мужа, как их отец: мужественного, знаменитого, красивого, влияющего на события.

— Какие новости? — спросил он.

— Брут приходил.

Он засмеялся.

— Это не новость, Юлия!

— Может быть, и новость, — серьезно возразила она и пересказала все, что услышала о собрании в доме Метелла Сципиона.

— Какая наглость со стороны Катона, — воскликнул он, когда она закончила рассказ, — требовать денег у двадцатилетнего мальчишки!

— Они ничего не получат благодаря его матери.