Обыкновенный старик – рука лежит на набалдашнике четвероногой ортопедической трости, джинсы промокли насквозь. Рядом большой синий рюкзак «ДженСпорт» и огрызок сэндвича из «Сабвея».

Я нахально разглядывал старика в упор, но он лишь покосился на меня, улыбнулся и что-то буркнул.

– Что-что? – крикнул я.

– Понадобится нам Ноев ковчег, как думаете?

Я пресно улыбнулся и перешел на оконечность пирса. Ливень хлестал такой, что не разберешь, где дождь, а где разбухшая река.

Я обернулся к старику – еще раз проверить на всякий пожарный.

Но он невинно горбился на скамейке, и дождь бурлящим водопадом стекал вокруг него с красного зонтика.

Старик улыбнулся, поманил меня – судя по его возбужденной гримасе, в моем взгляде он прочел сексуальный подтекст.

Старый педрила, выискивает клиентуру.

Гос-споди боже.

– Поделиться? – спросил он, возведя глаза к красному зонтику, который окрашивал его физиономию в розовый. – У меня, по-моему, есть запасной. – Облизнувшись, он расстегнул рюкзак и порылся внутри.

Я отмахнулся и быстро зашагал прочь; хлобыстнула молния, оглушительно зарокотал гром. На велосипедной дорожке у северной стороны пирса гомонила небольшая толпа. Я кинулся туда, протолкался между зеваками. В центре Хоппер с другим мужиком поднимали с земли пожилую афроамериканку.

Баюкая больную руку, бедняга рыдала. В тоненьком розовом халате она вымокла как мышь.

– Что случилось? – спросил я какую-то женщину в толпе.

– Ограбили. Этот урод даже трость у нее отнял.

Услышав это, я кинулся пробиваться сквозь толчею и со всех ног помчался назад.

Старик исчез.

Я в ярости уставился на скамейку.

Там валялись красный зонтик, рюкзак, ортопедическая трость, куртка и обертка от сэндвича. Хитрая сволочь, небось, выудил ее из урны – типа эдак неторопливо обедает.

Ровно там, где он сидел, валялась белая бумажка.

Я ее подобрал и перевернул. Оказалось, моя визитка.

75

Реквизит я вернул пострадавшей.

Все принадлежало ей: и синий рюкзак «ДженСпорт», и красный зонтик, и трость, и пальто. Все деньги на месте. Напали со спины, отняли вещи, толкнули на землю.

– Да ну какой еще старик! – перекрикивая ливень, заорал Хоппер, когда мы трусцой перебегали Гринич-стрит, возвращаясь на Перри.

– Я тебе говорю. Старик.

– Тогда он, небось, овсянку вовсю трескает. Крутящий момент у него, как у «судзуки». Что он спер?

– Сейчас узнаем.

Мы прибавили шагу. Все произошло так быстро – невозможно успокоиться и подумать. Зря я так опрометчиво бросил Нору одну. Не сообразил, что у взломщика мог быть подельник.

Мы вбежали в дом. В коридоре Норы не было.

– Нора!

Я пнул дверь и кинулся через прихожую. В гостиной ничего не тронули. Я вбежал в кабинет и застыл как вкопанный.

Там как будто случилось землетрясение. Бумаги и коробки, папки, целые стеллажи перерыты и свалены на пол. Окно распахнуто, внутрь льет. В руинах лихорадочно рылась Нора.

– Что такое? Ты цела?

– Его нету!

– Что?

Она тряслась в панике.

– Септима. Не могу найти.

На полу лежала пустая птичья клетка.

– Где мой ноут?! – заорал я.

– Всё украли. Тут кто-то еще был. Я слышала, как он в окно вылезал, но не видела. – Она перешла к шкафу – дверь перекосило на направляющей.

Сквозь бардак я пробрался к окну и яростно его захлопнул. Из картотек повыдергивали ящики, бумаги расшвыряли. Мою статью из «Тайма» содрали со стены. Постер «Самурая» повис на одном гвозде, и Ален Делон – обычно невозмутимо взиравший из-под федоры в никуда – сверлил глазами пол. Это что, шифрованное послание? Намек? Потому что я близорук, потому что моя картина мира искажена?

Я поправил рамку, метнул на диван кожаные подушки. Приподнял упавший стеллаж и ненароком наступил на перевернутую фотографию. Подобрал ее, и меня кольнуло ужасом: мой любимый портрет Сэм, через несколько часов после рождения. Стекло разбилось. Я вытряс осколки, поставил фотографию на стол, шагнул к опрокинутой коробке с материалами по Кордове.

И чуть не рассмеялся вслух.

Коробка была пуста, если не считать флаера эскорта «Познакомьтесь с Юми». Полуголая девица лукаво смотрела через плечо, точно нашептывала: ну а чему ты удивляешься?

Что же я за болван. Что за беспечный дурак. Просто слов нет. Я ведь знал, что за нами следят, – почему я не принял меры? Фантастический идиотизм, если вспомнить, что в прошлый раз, едва я нацелился на Кордову, жизнь моя обрушилась дешевыми водевильными декорациями. А теперь мои бумаги в руках объекта расследования. Кордова прочтет все мои заметки, все каракули, все вдохновенные идеи до единой. Будет шляться у меня в голове, как в универмаге. Ноут запаролен, но его взломает любой пристойный хакер. Теперь Кордова о последних днях Александры узнает все, что знаем мы.

Все преимущества, какие были у нас после Oubliette, «Уолдорфа», «Брайарвуда», после того, как всплыл этот неизвестный Паук, – все пропало.

Я поднял музыкальный центр, поставил ресивер на полку и с изумлением увидел, что компакт-диск Александры тоже исчез. Новая ужасная мысль посетила меня.

– А где досье?

Нора копалась в кладовке.

– Досье Александры, которое мне в нарушение всех правил дала Шерон Фальконе, – ты же его читала на днях. Где оно?

Нора обернулась – лицо отчаянное:

– Я не знаю.

Тут она заплакала, и я тоже стал рыться в руинах. Страшно вообразить, какие пойдут круги, если досье обнародуют: Шерон потеряет работу, из-за моего дебилизма ее карьера позорно закончится, мое имя опять токсичным мусором замелькает в прессе. Я так разъярился, что не сразу расслышал, как нас зовет Хоппер.

Он стоял в кухне перед открытой духовкой.

Вокруг вентилятора, судорожно трепеща крыльями, носился попугай.

Нора бросилась к нему и нежно сгребла в ладони. Попугай был жив, но трясся как припадочный.

– Духовка была включена? – спросила Нора Хоппера.

– Нет.

Она принялась утешать птицу, а Хоппер между тем многозначительно глянул на меня.

Мы с ним подумали об одном. То был не акт милосердия. То была угроза. Пощадив попугая, нам ясно дали понять: власть в их руках. Они хотели позабавиться, поиграть, чуток попугать хрупкое создание. Но вообще-то, могли и убить.

То же касается и нас.

76