Обморок, как результат предельного психического напряжения. Кобзарев готов бороться с позицией Академии наук за признание нетрадиционных альтернативных технологий. Категорический отказ от дальнейшего продолжения опытов.

На следующий день Кобзарев встретил меня в назначенное время и повёл в другую лабораторию, которая оказалась значительно больше той, где мы провели первый опыт. Помещение, несмотря на большие окна, казалось изолированным от внешнего мира, потому что сюда не доносился даже незначительный шум с улицы. Как позже мне объяснил академик Кобзарев, здесь с помощью аналитических приборов замеряют электромагнитное излучение, проверяют уровень шума, инфразвука и вибрации и так далее.

В лаборатории нас уже ждал профессор Каценеленбаум, а потом, к моему ужасу, один за другим вошли ещё два человека, которых Кобзарев представил, как зав кафедрой вычислительной математики механо-математического факультета МГУ Тихонова, другого — как профессора общей физики МГУ Кикоина. Оба академики. Тихонов — в очках с седеющей бородкой клинышком, Кикоин — с крупным и рельефным, словно высеченным из камня лицом и залысинами, открывающими высокий лоб.

Я человек не публичный и теряюсь при большом скоплении людей, а здесь меня вдруг окружили известные учёные, составляющие цвет советской науки, и я боялся, что мне трудно будет настроиться на проведение опыта даже с лёгким предметом. Мне стоило усилий чтобы собрать всю свою волю в кулак, и я, попросив присутствующих несколько минут соблюдать полную тишину, попытался сосредоточиться на предмете, который мне предстояло двигать с помощью одной только психической энергии, не прибегая к контакту руками. Мне это удалось. Мне даже показалось, что я совершенно неожиданно вошел в особое состояние, потому что исчезла куда-то лаборатория со всеми её аппаратами, аналитическими приборами, ретортами и другими предметами, необходимыми физикам в их работе, и в поле моего восприятия остался только предмет в виде небольшого деревянного кубика от детского конструктора, который положил на стол Кобзарев.

Я поднёс руки к кубику и на этот раз у меня появилось ощущение, что предмет приобретает невесомость, тянется к моим рукам и вот-вот оторвётся от стола. Я без труда повелел кубик к краю стола, и он послушно, словно собачонка следовал за руками, но, дойдя до края, никак не хотел падать. Я понял: сейчас этому мешают руки, с которыми кубик невидимой силой связан.

Я убрал руки и мысленным усилием заставил кубик упасть.

Судя по минутному молчанию, присутствующие были озадачены. Потом Тихонов сказал недоумённо:

— Чёрте что!.. Не могу поверить, что такое возможно. Хотя…

— Электростатическое поле? — проговорил как бы про себя Тихонов.

— Электростатическое поле вокруг рук существует: мы вчера с Борисом Захаровичем проверили и даже рассчитали величину его напряжения, которая способна вызвать механическое движение. Это сотни киловольт. Но это знакомый нам искровой разряд, подобный тому, который возникает, например, от прикосновения сухой руки к нейлону или к другой руке.

— Но ведь вы видели, что он закончил опыт телекинеза без рук. А это значит, что дело не только в электрическом поле. — высказал сомнение Кикоин.

— Да, действительно, — согласился Тихонов.

— А у вас не возникло ощущение, что это трюк? — сказал вдруг Кикоин.

— Да бросьте вы! — оборвал коллегу Кобзарев. — Вы всё видели собственными глазами.

— Вам важно, дерево это, металл или стекло? — спросил Кикоин.

— Я как-то не думал об этом. Но, кажется, не имеет значения, — ответил я. — А насчёт трюка, я попробую повторить опыт с любым другим небольшим предметом без участия рук. Мне кажется, я готов к этому.

— Тонкостенный стакан подойдёт? — предложил Трапезников.

— Если с участием рук, наверно, получится, но без рук лучше что-нибудь полегче. Например, колпачок от ручки, — я вспомнил опыт, который показал директору нашего НИИ.

С колпачком я справился успешно. Моё сознание позволило заставить двигаться предмет без касания руками.

— Психокинез в его натуральном проявлении, — сказал Трапезников. — Способность воздействия на предмет с помощью своего сознания, то есть мыслями, эмоциями, чем угодно… Только для рассуждений о формах и природе телекинеза или психокинеза нужно значительно больше опытных данных.

— В любом случае, похоже, что испытуемый волевым напряжением создаёт потоки частиц, поступающих от кожных покровов. Так что нужно признать, что телекинез — реальность, — заключил Каценеленбаум.

Меня просили повторять и ещё раз повторять опыты, предлагая различные предметы; мои возможности изучали с помощью приборов, которые регистрировали магнитное поле, исходящее от рук, и устанавливали возле рук чувствительные микрофоны.

В какой-то момент Кобзарев нашёл, что конденсаторный микрофон не выдерживает силу звуковых импульсов и предложил заменить его на керамический, потом с удивлением сказал:

— Посмотрите, у него от рук идёт излучение ультразвука.

Мне это ничего не говорило. И мне совершенно было безразлично, какая сила, исходящая от меня, заставляла двигать предметы, но учёных это взволновало, и Трапезников воскликнул:

— Потрясающе.

В результате всех проделанных экспериментов было установлено, что «явление телекинеза не может напрямую вызываться изменениями магнитных, электрических, акустических и тепловых полей. При этом, все эти поля, в той или иной мере, сопровождают явление телекинеза».

Вспомнив, что я говорил о том, что обладаю способностью бесконтактного лечения руками, Кобзарев захотел испытать силу энергетического действие рук. Когда я приблизил ладони к предплечью профессора, он сказал, что ощущает тепло, которое исходит от моих рук, а после более длительного тактильного контакта Кобзарев отдёрнул свою руку, словно от пламени свечи, и показал коллегам сильное покраснение, похожее на ожог.

Я видел, что Кобзарев в стремлении разгадать физический механизм явлений, связанных с телекинезом, готов был продолжать опыты со мной без конца, но я в какой-то момент, что называется, «поплыл». Мне стало плохо, в глазах потемнело и появилась тошнота. Меня отвели к окну и усадили на твёрдый диванчик без спинки. Кобзев достал из аптечки тонометр, померил давление и испуганно сказал: верхнее 190, нижнее 120.

Кто-то дал мне воды, кто-то сунул в руку таблетку. Я от таблетки отказался и попросил просто дать мне пять минут покоя. Вскоре я стал приходить в себя, и когда почувствовал, что способен соображать, а тошнота пропала, попросил померить давление снова. Тонометр показал моё рабочее давление, то есть 120/70.

В гостиницу меня отвезли на машине. Я не обедал и не стал ужинать, засветло завалился спать и проспал часов до десяти следующего утра. Меня никто не беспокоил, пока я сам ни позвонил Кобзареву. Учёный осведомился о моём самочувствии и попросил приехать в институт, пообещав тотчас же прислать за мной машину.

На этот раз мы сидели в его кабинете. Кобзарев был явно расстроен.

— Представляете, Володя, — мрачно сказал профессор, — я позвонил академику Якову Борисовичу Зельдовичу и поделился своими соображениями по поводу изучаемого явления.