Алексею было так невыносимо носить в себе свою тоску, что сейчас он готов был говорить о ней с кем угодно. К тому же в голову его втемяшилась шальная мысль, что в новогоднее утро можно вот так, невзначай услышать какой-нибудь волшебный, наимудрейший совет, который, как ключ, а не как отмычка, замкнет все проблемы.

— А что, расскажу я ей? — обратился он к Антону.

— Ей можно, — одобрил тот, откупоривая бутылку пива.

И он действительно начал рассказывать, не выбирая слов, но нетрезвая самоуверенность польщенной Сони вынесла ее мысль вперед состава.

— Значит, слушай сюда, — сказала она решительно, временно беря власть над коллективным разумом в свои руки. — Если тебе женщина — замужняя женщина? — уточнила она и продолжила после кивка Алексея, который уже понял, что ничего путного не услышит: — Так вот, замужняя женщина говорит, что она не может уйти от мужа потому, что именно сейчас — ты слышишь! именно сейчас — вот незадача — у него, у мужа, очень серьезные неприятности на работе и в такой момент она не может его оставить, то она тебя разводит. Ты понял? Кто ж она будет после этого? Да ты и сам не хочешь, чтоб она так подло поступила с мужем, пусть и мудаком? Во-от. — Соня отпила несколько крупных глотков из пивного бокала, облизнула пену на губах. — Дальше. Именно сейчас у мужа обнаружили очень неприятную болезнь. Нет, — выставила она руки, — не так все страшно, не так все, так сказать, смертельно, но последствия могут быть непредсказуемыми, и именно сейчас она никак не может бросить его. Да, бросить. Ведь ты этого добиваешься?

Алексей молчал.

— Этого, — сказала Соня удовлетворенным голосом победительницы.

— Этого, — подтвердил Алексей и тоже решил выпить пива.

— Да на посадку он идет, — сказал Антон, которому надоело слушать этот треп.

— А она что — паровозиком? Жена декабриста? — Но, поняв по непроницаемым лицам друзей, что сказала что-то ненужное, поспешно добавила: — Извините. Не то сморозила.

— Как тебе наш район? — поинтересовался Алексей.

Соня покивала:

— Нравится. Уютненько так. Как будто за городом.

— Мы тут как в танке.

— Ага. Без башни только, — уточнил Антон.

— В общем, фуфло все это, — как будто очнулась Соня и заговорила прежним своим прокуренным голосом: — Никуда она от него не уйдет, а самое главное, и не собирается. А ты будешь ждать, как… видел, может, на сельских дорогах есть такие остановки. Там хоть три дня просиди — ничего не дождешься. Так-то, мальчики, — добавила она, вдруг поникнув, каким-то уже совсем печальным тоном. — Домой бы надо, да что-то я того… Поваляюсь я еще тут, а? — спросила она Антона.

— Да ради бога, — легко разрешил он.

* * *

Ночью начался снегопад, на который уже не надеялись. Сыпало мелкой крупкой — она, как вздутый подол, летела параллельно земле, а потом кудрявый ветер подхватывал снежные облака, и тогда вихрь становился похож на табун диких лошадей, который внезапно изменил направление своего бега. Огни Крылатского застила серая пелена, и в редкие разрывы метели они возникали еле различимыми размытыми пятнами. Снегу прибывало, и только к утру он, бросив бесноваться, повалил размеренно и отвесно. С рассветом за окном была уже настоящая зима. Подоконники были укутаны меховыми воротниками. «Слишком поздно, — подумал Алексей. — Это уже ни к чему».

Утром звонил Угодников подтвердить свое приглашение на остатки новогоднего стола. Но к Угодникову было еще рано, и Алексей заехал на студию к Антону. В прошлый раз он внимательно смотрел начерно сложенный материал, и, хотя не был вовсе художником, ему показалось, что эта последовательность кадров оказалась как бы прошита некой мощной, единственно возможной здесь философией, — система образов поразила его и подвела к какой-то смутной, непонятной ему самому мысли, в которую у него неумолимо должны были уложиться впечатления последних дней, и вот теперь ему хотелось прежде отъезда еще раз испытать это ощущение.

Валерок, точно привидение, мелькнул в темном коридоре. Видимо, он так никуда и не поехал и болтался на студии, где-то в ее темных, нечистых недрах, а спал, наверное, за стойкой бара своего закрытого кафе. Дверь в каморку Рыжей Сони, на которой висел лист формата А4 с перечнем основных услуг, была глухо заперта — как убедился Алексей накануне, в праздники Соня вступила серьезно.

Зато Антон уже был здесь и встретил его в самом лучезарном расположении духа. Несмотря на бессонную ночь, он выглядел бодро и, оказалось, что успел еще зайти к бывшей жене и поздравить с Новым годом дочку.

— Представляешь, — несколько ошарашенно сообщил он, — что мне Настя моя показала? — И, выдержав паузу, приличествующую некоему чрезвычайному сообщению, выпалил: — Да телефон ей вернули! Какая-то женщина нашла его, прочитала объявление и позвонила. Просто новогодняя сказка!

Антон мерил студию возбужденными шагами, а бабочки на экране монитора совокуплялись самым крупным планом из всех возможных.

— Да, утерла мне нос, коза-дереза, — твердил он. — Злые мы, Леха, становимся с годами. Не верим ни во что. Циники, одно слово… Да-а… Зря говорят, что времена меняются. Мы это меняемся, а не времена. И за это стыдно… Выпьешь? А ведь она верила…

На столе снова был коньяк, но уже не той марки, которой соблазнили Соню и расстроили Валерка. Алексей давно не видел своего друга таким доброжелательным, раскованным и легким человеком. Он долго и возбужденно говорил, что именно надо сделать, чтобы исполнилась мечта Толстого об объединении всех хороших людей, потом неожиданно воскликнул:

— У меня монтаж сложился! Ты понимаешь, что это значит?

Он потряс Алексея за плечи и сказал:

— Нет, понимаешь? Я увидел картину мира.

— Тогда покажи мне картину мира, — попросил Алексей. — Я тоже хочу ее увидеть.

— Не сейчас, — возразил Антон, снимая свои руки с Алексеевых плеч. — Надо еще несколько дней помучиться тут. Но это сладкая мука. Ах, русалочки!

На него напало вдохновение, и он снова засел за свои сдвинутые столы.

* * *

Угодников ждал Алексея к половине четвертого. Как и было условлено с самого начала, угощениями служили остатки новогоднего стола, но Таня, жена Угодникова, то и дело извинялась перед Алексеем за эту несообразность. Жил Угодников со своей Таней у ее родителей на улице Кастанаевской в квартире, три окна которой через заросший ракитами пустырь выходили на Филевскую линию метро, и ее уютный шум давно стал как бы принадлежностью дома, точно какой-то звучащий предмет интерьера — слишком громко работающий холодильник или столовый буфет с отстающим и вечно громыхающим стеклом.

Пока Таня хлопотала над столом, Угодников хитренько поглядывал на Алексея, как будто собираясь сообщить ему какую-то тайну, обещающую стать новогодним подарком.

Они выпили коньяку.

— Лабурцева еще письмо прислала! — наконец восторженно выпалил Угодников. — Пишет, что согласна. Да сам почитай, — спохватился он и побежал включать компьютер.