Бенвенуто онемел. Его позвали торговаться? Не в обычае щедрых государей задавать такие вопросы художнику! Его работа бесценна, а ты дай, сколько позволяет тебе твоя щедрость.

– Его сиятельство совсем другое обещало мне два дня назад, – только и нашел что сказать Бенвенуто.

– Ты должен назвать свою цену под страхом немилости его светлости!

Вряд ли герцог поручил секретарю разговаривать с мастером столь жестко, конечно, это была его личная инициатива, но вид Якопо Гвиди, этой «ядовитой жабы», и наглый его тон привели Бенвенуто в ярость:

– О какой цене вы говорите? Если бы герцог заплатил мне за Персея и 10 тысяч золотых скудо, то и тогда не оплатил бы полностью мой труд. Этот разговор для меня унизителен. Знай я, что к этому придет, никогда бы не связался с этой работой.

Дальше пошла длинная словесная перепалка, полная взаимных оскорблений. Знаток канонического права умел ругаться как простолюдин, про Бенвенуто и говорить нечего. В этот же день все стало известно герцогу. Он позвал Бенвенуто и сказал ему гневно:

– За 10 тысяч скудо можно построить целый город.

– Ваша светлость найдет для этого самых разных работников, а для того, чтобы изваять второго Персея, вы не найдете никого.

Можно было бы возразить: а Микеланджело? Но великий мастер был уже стар, все это Бенвенуто провертел в голове. Дерзкий был ответ, что и говорить. Более того, Бенвенуто, не дожидаясь ответа герцога, ушел прочь. Что бы там ни писали про Козимо I, из нашего далека видно, что «тирания» в Италии была значительно мягче, чем, скажем, в Испании или Англии, не говоря уж о России. У нас на престоле был великий царь Иван Грозный.

Прошло несколько дней, и неожиданно для Бенвенуто его призвала герцогиня Элеонора. Наверняка ее развлекала склока между мужем и его строптивым скульптором. Она предложила Бенвенуто свою помощь, чтобы уладить размолвку. Каким образом она обещала это сделать, Бенвенуто не сообщает. Одно известно, герцогиня обещала, что он получит 5000 скудо.

– Я никогда не просил большей награды, чем благоволение его светлости, – ответил Бенвенуто. – Если его светлость дал бы мне за Персея все лишь одну крацию, то есть пять квартино, за труды, то я считал бы себя удолетворенным, лишь бы великий герцог не лишил меня своего благорасположения.

Он отказался от предложения герцогини, но своими смиренными словами он никого не обманул. Герцог увидел в них не смирение, а непомерную гордость и наглость. Позднее Бенвенуто узнал, что, пытаясь оценить работу над Персеем, герцог запросил мнение Бандинелли. Тот поломался для приличия: мол, он в раздоре с автором, негоже ему судить об этой работе, но потом все-таки назвал цену – 18 тысяч золотых скудо. Ох, как это не понравилось герцогу!

Дошли до Бенвенуто и другие слова его светлости: «Меньше чем за два квартино я выброшу Персея вон. Таким образом мы сразу окончим все разногласия». Бенвенуто понял, что это не простая угроза, в гневе Козимо I был страшен, пора было искать пути примирения. В это время он был дружен с неким Джироламо дельи Альбиции, который принадлежал к скерани – личной полиции герцога. Бенвенуто называет его «комиссаром войска герцога». Этот «комиссар» и пообещал Бенвенуто вернуть расположение Козимо. Альбиции был умелый воин, смелый солдат, но он ничего не понимал искусстве. Альбиции «составил письмо», вернее сказать, бумагу, в которой была назначена сумма в 3000 золотых скудо, и деньги эти назначались Бенвенуто не конкретно за Персея, а как некоторое содержание. Герцог охотно подписал эту бумагу, Бенвенуто был полон разочарования, но дело было сделано. Герцогиня при встрече откровенно посмеялась над ним – сам виноват, со мной ты получил бы больше!

Герцог распорядился, чтобы Бенвенуто выплачивали каждый месяц по 100 золотых скудо до окончательной выплаты всей суммы. Эта обязанность была возложенва на казначея Антонио де Нобили. Несколько месяцев Нобили платил аккуратно, потом сумма убавилась вдвое, потом стали платить по 25 скудо. Пришло время, и этот ручеек совсем пересох. Бенвенуто потребовал объяснений и с легкостью их получил: шла война, казна была пуста, будут деньги, будем опять платить. Так и отпускали деньги по капле. Нобили умер, за герцогом остался долг в 500 скудо. Бенвенуто писал эти строки в 1566 году. Одиннадцать месяцев не хватило Козимо, чтобы расплатиться за эту работу. Этот остаток за Персея Бенвенуто так и не получил.

Теперь мне хотелось бы дать право голоса нашему лучшему специалисту по эпохе Возрождения – А.К. Дживелегову: «Персей – лучшее произведение Челлини. Его открытие было настоящим праздником для Флоренции. Герцог Козимо попросил Бенвенуто еще до того, как статуя была окончательно готова, открыть ее на полдня, чтобы публика могла высказать свое первое впечатление. Впечатление было огромное. Толпа, теснившаяся перед статуей, громко ее хвалила….

А когда статуя была открыта окончательно, восторги сделались еще более бурными. Герцог, спрятавшись за драпировками окна, выходящего на площадь, слушал, что там говорят, и остался так доволен, что обещал щедро вознаградить Бенвенуто. Правда, потом ему стало жалко. Но огромное общественное возбуждение, вызванное Персеем, еще раз показывает, какое место в жизни Флоренции занимало искусство и насколько Бенвенуто чувствовал нерв своей эпохи, требуя к художнику особенного отношения.

Бенвенуто, несомненно, сильно преувеличил восторги, вызванные Персеем. Мы доподлинно знаем… что сонеты не все были хвалебные, что были ругательные. Но общий приговор о Персее был одобрительный. Теперь отношение к нему несколько иное. Правда, первое впечатление и сейчас огромное. Нужно сказать, что Козимо и Бенвенуто знали, где его поместить. Стоит Персей так, что и более слабая вещь должна была действовать сильно. Он стоит под левой аркой Лоджии Орканьи, с фасада, и виден отовсюду с огромной площади Синьории. Он бросается в глаза раньше, чем другие статуи, стоящие в Лоджии и вдоль дворцового фасада».

Добавлю только, что сейчас в Лоджии стоит копия Персея, а сама скульптура находится в Национальном музее Флоренции.

«Поза Персея на первый взгляд представляется по-настоящему смелой и энергичной и сразу как будто захватывает, особенно издали, если входить на площадь с Via Calzaioli. Да и вся статуя кажется лучше, чем в действительности. Более близкий и внимательный осмотр обнаруживает ее недостатки очень скоро. Статуя хорошо задумана, но не почувствована: она холодна и безжизненна. Торс Персея жидок по сравнению с руками и ногами, в которых микеланджеловская мускулатура. Но, несмотря на мощность ног, они поставлены так, что живой человек не простоял бы и четверти часа. Голова удивительно красива, но испорчена вычурным шлемом. Голова Медузы совершенно незначительна. Тело ее для облегчения отливки положено на пьедестал – чересчур тесный – в таком скрюченном виде (ноги подогнуты, левая рука вцепилась в щиколотку левой ноги, правая рука свесилась), что вот-вот скатится с него. Персею, который стоит на теле Горгоны, поэтому очень трудно держаться свободно. Влияние Микеланджело видно не только в утрированной моделировке мускулатуры, а во всем, но в то же время видно, какой Микеланджело опасный вдохновитель для художников, не обладавших ни его талантом, ни его душою. Бенвенуто не мог вложить в свою статую идею, потому что в его нелепой голове идеи не рождались. Но он не сумел вдохнуть в нее и темперамента, которого в нем было сколько угодно. Ему хотелось дать в Персее нечто чужое: terribilita своего учителя, и статуя оказалась лишенной всего, что может сообщить ей биение жизни.