– Пускай и жрут сами, – выкрикнул вдруг Юрген и, схватив с тарелки пирожное, с силой запустил его в окно кондитерской. – Еврейские свиньи.

Курт отшатнулся. Выходка приятеля его ошеломила, он не ожидал ничего подобного. Застыв с тарелкой со злосчастными заварными в руках, Курт ошарашено смотрел на друзей.

– Идиот, – сердито выругал Юргена Вилли. – Ты что взбеленился раньше срока!? Жуй, когда угощают.

4. 2017-й

Узкий видавший виды дом с нелепым, в вычурных завитушках балкончиком, опоясывающим второй этаж, и неброской надписью «Отель» на стене, был стиснут по бокам двумя строгими серыми зданиями. Ханна собиралась пройти мимо него, но в последний момент передумала и потянула на себя стеклянную дверь расположенной на первом этаже кондитерской.

Запахи… Чёрный шоколад, пряная корица, клубничное варенье, заварной крем и горячий кофе… Пять до смешного крошечных столиков у стены. Сквозь двойные стеклянные двери напротив виден отдельный вход для постояльцев, маленькое фойе, регистрационная стойка и ведущая наверх старинная винтовая лестница. Стойка пустует; отель – слишком громкое название для нескольких квартирок, сдаваемых туристам внаём.

Та, что на втором этаже, снята на четыре дня через третьи лица. Уплачено за неё наличными, ключ в сумочке, рядом с пузырьком с таблетками от мигрени. Таблетки безвкусны и легко растворяются в воде. Одной из них вполне достаточно, чтобы отправить человека на тот свет в течение четверти часа.

Входная дверь ведёт на лестничную площадку. Чёрный ход этажом выше, прямо за лестницей. За ним – глухие темные дворы, узкие проходы между плотно жмущимися друг к другу зданиями и широкий проспект Герцога Вильгельма. Этим путём Ханна уйдёт сразу после завершения акции. Затем – такси в Мюнхенский аэропорт, три часа лёта, Тель-Авив, бульвар царя Шауля и служебный отчет. И трёхнедельный отпуск, и тогда они с Янкелем закатятся, например, в Швейцарию, или в Грецию, или даже в Марокко, и там он, наконец, сделает предложение. И мама будет счастлива, и тётя Голда, а седой, сгорбленный, с тремя шрамами от пулевых ранений отец, завьёт бороду и скажет: «Благодарю тебя, Б-же, что позволил дожить. Маззл тов, дети!»

– Заварных пирожных не желаете? – вышиб Ханну из мечтательности голос продавца. Здоровенный чернобородый детина протягивал ей тарелку, на которой горкой лежали румяные трубочки.

– Нет, спасибо, – улыбнулась Ханна.

– Простите? – переспросил женский голос.

Ханна с удивлением уставилась на стоящую за прилавком худую девушку с раскосыми глазами. Обернулась, ища взглядом бородача, и не нашла. Зато сквозь стеклянную витрину кондитерской увидела уже знакомую ей троицу. И на этот раз поняла, что так смутило её в их внешнем виде – парни были одеты, словно актёры, снимающиеся в фильме про Европу тридцатых годов прошлого века.

Высокий отвернулся и смотрел в сторону, неприметный уплетал пирожное… Ханна внезапно почувствовала сладость заварного крема во рту и вдруг осознала, что стоит уже снаружи, на улице перед кондитерской, и держит в руках полную тарелку заварных. Сбоку от неё востроносый парень зло выплюнул: «Пускай и жрут сами», затем с силой запустил одним из пирожных в витрину. По стеклу медленно поползла кремовая клякса.

– Простите, вы что-то сказали? – пробился в сознание голос продавщицы.

Ханна шарахнулась. Она снова была внутри кондитерской, а троица за стеклом исчезла, как не бывало. Внезапно закружилась голова, ослабли колени. Ханну пробило испариной.

– Нет, нет, ничего, – пробормотала она и выскочила на улицу. Прислонившись спиной к кирпичной стене, перевела дух.

Что за чертовщина, со злостью подумала Ханна. Она не устала и не больна, у неё крепкая психика, значит, ни о каких галлюцинациях и видениях не может быть и речи.

«А если это знак? Предостережение?» – мелькнула заполошная, шальная мысль.

Усилием воли Ханна взяла себя в руки. В потусторонние силы и знамения свыше она не верила. И уж тем более не собиралась верить в неведомую опасность лишь потому, что какой-то ряженый швырнул в витрину кондитерской заварное пирожное.

Минуту спустя миниатюрная белокурая девушка с дамской сумочкой на ремне через плечо решительно зашагала по Зендлингерштрассе. Впереди её ждали парадный Мариенплац, шумный Хофбройхаус и – Бейдр Бауэр.

5. 1938-й

В Хофбройхаузе, несмотря на ранний час, оказалось на удивление многолюдно. Свободных мест не было, но для Вилли, у которого здесь, как и повсюду, нашлись друзья, столик организовали мгновенно.

– Пива на всех, Ганс, – велел Вилли подскочившему кельнеру. – Сосиски с капустой и, пожалуй, – Вилли подмигнул приятелям, – бутылочку чего-нибудь покрепче.

Ганс умчался. К столику, распространяя чудовищный запах лука и перегара, приблизился небритый верзила в поношенном пальто и съехавшей набок баварской шляпе с пером. Он обнялся с Вилли и похлопал по плечу Юргена.

– Молодцы, парни, – похвалил он. – Германская молодёжь… Она… Она… – небритый запнулся, видимо, позабыв, что собирался сказать – Всех угощаю, – нашёлся он и повернулся к соседней компании. – Эй, Отто, тащи сюда пиво, здесь наши люди.

Вслед за верзилой желание угостить компанию обнаружили ещё человек пять. Затем явился Ганс, мигом заставив столик выпивкой и съестным, и Вилли, откупорив бутылку со шнапсом, сноровисто разлил по рюмкам.

– Ну, за успех нашего дела! – сказал он.

Курт, чокнувшись с друзьями, опростал рюмку, запил пенным «Хофброем» и набросился на сосиски. Потом были ещё тосты и ещё пиво, и Курт сам не заметил, как основательно захмелел. Малознакомые, не очень симпатичные люди, стали вдруг казаться ему приятными и близкими.

Заиграли «Хорста Весселя».

– Свободен путь для наших батальонов, свободен путь для маршевых колонн, – надрывно заорал Вилли.

Курт сам не заметил, как непроизвольно принялся подпевать «Хорста Весселя» сменила «Германия, Германия», за ней затянули «Лили Марлен», потом опять «Хорста». Когда музыка, наконец, утихла и смолкли голоса, Курт уже плохо понимал, что творится кругом.

– Эберштайн, – восторженно ахнул Вилли. – Глядите, глядите, вот он.

Эберштайном оказался полицей-президент города. Для него моментально соорудили трибуну, и он, зажав пивную кружку в левой руке и револьвер в правой, вскарабкался на неё.

– Как фюрер в двадцатом третьем, – восторженно ахнул Юрген.

– Друзья мои, – Эберштайн стволом револьвера поправил пенсне на длинном хрящеватом носу. – Граждане великой Германии! У меня для вас скорбное известие. Вчера в Париже еврейский экстремист Гершл Гришпан стрелял в моего личного друга, верного сына отечества, посла нашей страны во Франции Эрнста фон Рата. Сегодня утром, в госпитале, Эрнст скончался. Почтим же его память, друзья мои.

6. 2017-й

В Хофбройхаусе было многолюдно, и на первый взгляд казалось, что в знаменитом баварском пивном зале попросту нет свободных мест.

Ханна медленно шла вдоль столиков, накрытых клетчатыми красно-белыми скатертями, и внимательно осматривала посетителей, распивающих пиво. Бауэр в компании