– Молодая Марианна? – удивляется Жакоб. Она помнит Марианну по Парижу, когда мы все собрались после кончины матушки.

Я смотрю на себя в зеркало. Мне уже тридцать два, в таком возрасте женской красоте приходит конец. Огонек стоящей у зеркала свечи дрожит, мигает, и я понимаю, что днем выгляжу старше. Улыбаюсь самой себе и широко раскрываю глаза, чтобы кожа вокруг них натянулась и разгладилась.

– Марианне сейчас двадцать пять, далеко не девочка, и она должна занять при королеве место усопшей тетушки. А мне посоветовали уступить свое место милой моей Гортензии. Когда прибудет испанская инфанта, я стану управлять ее свитой. Несомненно, это большая честь.

Жакоб ничего на это не говорит. В последние дни она вообще стала неразговорчивой, но по ее лицу я вижу, что она недовольна.

– Вы не понимаете, Жакоб, – говорю я, ощущая потребность убедить ее. – У вас нет сестер. Крепче уз крови нет ничего.

Ее лицо превращается в маску. Может быть, у нее все-таки есть сестры? Да, теперь вспомнила: у нее были три сестры, но все умерли. Однако же я не об этом.

– Ради семьи я должна сделать все, что в моих силах, – мягко продолжаю я.

– Говорят, для Полины вы сделали вполне достаточно, госпожа.

Говорят! Кто говорит? В Версале это всегда загадочные «они», словно дворец сам по себе говорит что-то, словно беседуют между собою статуи и зеркала.

– Мне неинтересно, что говорит кто-то.

– Понятно, госпожа.

Я делаю глубокий вдох. Я поступила правильно. И спору не может быть. Нет ничего важнее семьи, а Гортензия и Марианна не таковы, как была Полина. Они обе такие милые. Помню, в нашей детской Марианна больше всего любила одевать и раздевать свою куклу Агату, а Гортензия, от природы такая спокойная и ласковая, играла с Ноевым ковчегом и всегда была такой сосредоточенной, когда выстраивала зверей, чтобы их сосчитать. Как славно, что мы теперь все при дворе! И еще мы выдадим замуж Диану и подыщем место для нее – быть может, тоже в свите инфанты, – и тогда мы все будем здесь.

И все будет очень хорошо.

Я втираю в кожу лица крем и массирую щеки.

– Жакоб, а как вы думаете, отчего Марианна не обратилась за помощью ко мне, когда шла к кардиналу, чтобы выхлопотать место при королеве? – Уже произнося эти слова, я невольно подумала: ответ может быть только один.

– Конечно же, госпожа, она не хотела вас утруждать.

– М-м-м. Полотенце. – Снимаю лишнее масло со щек. Ах, как хочется, чтобы мне снова было восемнадцать лет, чтобы вся жизнь была впереди. Как хочется, чтобы мне было двадцать два, а король любил бы меня так же, как в те времена.

– Этот новый крем такой жирный, он мне совсем не нравится. Вели Бернье больше его не заказывать. И запах у него неприятный. Словно у намокшей собаки. – Швыряю склянку на пол и вдруг чувствую себя такой несчастной. Плакать хочется.

– Не переживайте из-за Марианны, – ласково говорит Жакоб. – В чужую душу не влезешь, так и стараться нечего.

Король приходит пожелать мне доброй ночи. Он не остается, только пожимает мне плечо, что-то бормочет о святом Капразии[30] и удаляется.

Жакоб расчесывает мне волосы и вычищает из них пудру. Я забираюсь в ночную сорочку, ложусь в постель, и Жакоб задергивает полог. Я все думаю о сестрах. К великому сожалению, своих детей у меня нет, но мне кажется, что младшие сестры мне как дети, а я их должна опекать. Приятно так думать.

Но когда я уже засыпаю, меня начинают терзать демоны тьмы. Марианна ведет беседу непосредственно с Флёри. Требует у него аудиенцию. Требует дать ей место при дворе. Такой же была и Полина – бесстрашной. Сегодня король посетил один из концертов у королевы, что он нечасто делает. У него вкусы более современные и более непритязательные, чем у Ее Величества. Она же обожает Люлли, который писал музыку в прошлом веке. Но король все же пришел, сел рядом с королевой, а в конце удостоил разговора Марианну. Я видела, как они беседуют: когда она смеялась, он смотрел на нее и в глазах его были голод и жажда.

В глубине души у меня поселяется маленькая змея. Я пытаюсь выгнать ее, ведь Марианна не Полина. Она была таким милым ребенком, добрым и тихим. Помню, как она спасала мышек от холода и от кошек. Поселяла их в маленькой коробке, выстланной клочками шерсти. Такая ласковая, такая заботливая. Неужто люди могут так сильно меняться?

От Луизы де Майи

Версальский дворец

5 октября 1742 года

Версаль

Октябрь 1742 года

Маленькой группкой мы стоим и ждем короля в одном из уединенных внутренних покоев. Мне думается, что король – замечательный человек. Он любит животных почти так же, как я сама. Вот и сегодня вечером в комнате, где мы будем обедать, вместе с нами ожидает Его Величество одна из его кошек, восхитительный клубочек белой шелковистой шерсти. Ради нашего развлечения один из лакеев опускает лапки Снежинки в шампанское. Она слизывает вино, а мы хихикаем. Может ли кошка опьянеть от этого?