Наивернейшие переглянулись, конечностями (у кого какие имелись) развели:

— Как есть, ваше мерзейшество! Все! И всех!

Хотел Злодей слуг своих на электроны и протоны разложить, но в последний момент воздержался. Когда еще такое отребье сыщешь? Вздохнул горько.

— Пользы с вас, недоумков! Учишь, учишь, а все без толку. Где тот лауреат нобелевский, что гравитационный параболоид измыслил? Жив ли мозгляк?

— Жив, ваше мерзейшество, живехонек! — заспешили верные слуги. — Не стали пока казнить лауреата, для мук особых припасли, чтобы не сразу, а по пальчику, по ноготку!..

— Так волоките его ко мне! Но сперва скажите, чем мы, злодеи, сильны, почему побеждали и побеждать будем?

— Потому что правду говорим! — завопила злодейская рать, от усердия на месте подрыгивая. — Правду, правду, одну только правду!..

Громыхнул Злодей тяжелым хохотом, всю Галактику сотрясая.

Маску снял, включил свет в купе, вынул портфель из-под сиденья, достал из него карту Франции, купленную в Лозанне, в привокзальном киоске. Сел за столик, развернул, пристроил поудобнее.

* * *

В первый миг Уолтеру почудилось, что время пошло вспять, и он снова в Южном Тироле на маленькой станции Баргарата-Мармарола. Водокачка, платформа, здание под светлой черепицей, горный хребет вдалеке. Только вместо фуражки сержанта Ларуссо — широкополая шляпа доктора Отто Гана. И людей побольше, за три десятка будет. Кто с корзиной, кто с цветами, два полицейских-ажана, рекламный плакат с белым корабликом посреди бушующих волн…

— Sallanches, mesdames et messieurs!

Салланш! Шляпу на голову, портфель в руку, чемодан в другую. Пора!

Телеграмму доктору Гану он послал без всякого умысла, просто сообщив, куда едет. Ответная начиналась с трех восклицательных знаков. Доклад немецкого фольклориста, посвященный летнему солнечному празднику древних германцев, был запланирован на той же секции, что и «Фольклорные традиции Южной Франции».

Платформа, непонятная галльская речь, резкий запах дамских духов, черная шляпа в качестве ориентира… Уолтер, решив обождать, пока разберут баррикаду из чьих-то чемоданов, возле которой суетились носильщики, поставил собственный на серый асфальт. Снял шляпу, дабы просемафорить доктору…

— Добрый день, альтесс. С благополучным вас прибытием!

Толчок был легкий, но молодой человек едва устоял на ногах.

— Ой! — прогудело слева. — Простите, альтесс, не рассчитал габариты.

Уолтер обмер — рядом с ним возвышалась гора, с неизвестной целью наряженная в строгий черный костюм и шляпу-котелок. Природный объект радушно улыбался, но глаза смотрели очень серьезно, цепко. Молодому человеку почудилось, будто его схватили за шиворот.

— Зовите меня Михелем, альтесс. Фамилия моя, извиняюсь, Вениг[86], самому смешно.

Гора изъяснялась по-немецки, чем Перри немедленно и воспользовался.

— Простите, господин Вениг, но вы обознались. Меня зовут иначе.

Вершина Михель взглянула строго.

— Зовут вас именно так, альтесс. А имя-фамилия ваши — Уолтер Квентин Перри. Нам бы поговорить.

Тон был такой, что молодой человек невольно поежился. Везет ему на горы! Волк, Эйгер, теперь Михель-Котелок.

— Вальтер! Вальтер!..

Посланец Фонда Фаррагута облегченно вздохнул. Доктор Ган спешит на помощь! Черная Шляпа вынырнула из толпы, схватила за руку.

— Приветствую! Что тут у вас?

— Я тут, — сообщил Котелок. — Здравствуйте, доктор Ган.

* * *

Вещи отдали носильщику, дабы отнес к стоянке такси. Фольклорист пообещал обождать — поездка в отель намечалась совместная. Как выяснилось, Отто попросил устроителей конференции разместить их в одном номере.

Платформа быстро опустела, исчезли даже бдительные ажаны. Осталась лишь гора — и молодой человек при ней. Пистолет Перри отдал Роберту-пилоту, чтобы не тащить через границу, но на дворе стоял ясный день, и в случае чего можно просто убежать. Михель, вероятно, о чем-то догадался. Нахмурился, сунул ручищу в карман.

— Вроде пароля, альтесс. Вы эту монетку кое-кому должны остались.

На ладони-сковороде — медный кругляш с цифрой «4» посередине. По ободку надпись: «Рейхсбанк. 1932».

Молодой человек ощутил во рту подзабытый вкус «Кирсшвассера», фирменного напитка германского воздушного флота. «Мой сегодняшний выигрыш — четыре пфеннига, господин Перри». Монета «Бедный Генрих»!

Не обрадовался, почуял.

— Что с бароном, господин Вениг?

Вершина испустила тяжелый вздох.

— Плохо. С господином Виллафридом Этцелем фон Ашберг случился удар. Инсульт, если по-ученому. Не встает, не говорит почти. Пойдемте, альтесс.

Оставалось последовать за горой. Шли недалеко, обогнули здание станции, но не справа, как все прочие, а слева, по узкой аллее, усаженной пальмами-латаниями. Каменная лестница, десяток ступенек, за ними пустая улица, асфальт, голубая «Испано-сюиза» с серебряным аистом на радиаторе[87].

Девушка.

…Невысокая, худая, словно зубная щетка, бежевое «летное» платье, синяя шапочка-чепчик, маленькая сумочка, тоже синяя. На лице — скука, в пальцах — знакомый длинный мундштук. Пустой.

Уолтер снял шляпу.

— Добрый день, госпожа фон Ашберг!

Ингрид Зубная Щетка взглянула неласково.

— Здравствуйте, господин Перри. Говорю сразу: наша встреча — не моя инициатива. Век бы вас не видеть, суслик из Нью-Йорка… Однако имею к вам поручение.

— Слушаю, — покорно отозвался суслик.

— Не здесь! — мундштук резко дернулся. — Поговорим в более удобном месте, вас известят. И оденьтесь как-нибудь поприличнее, нас могут увидеть вдвоем.

Бывший сержант и на этот раз не стал спорить.

— Повинуюсь, баронесса. У меня в чемодане старая военная форма, я в ней по скалам лазил, а потом пулемет разбирал. И еще пилотка. Устроит?

Мундштук не выдержал. Тресь! Об асфальт — и пополам. Молодой человек поднял останки, хотел вручить.

— Выкиньте, — шевельнулись губы в яркой помаде. — Братец!..

Уолтер Квентин Перри устыдился своего немецкого. «Bruderchen»? Может, диалект какой?

— Же-ни-шок!

Сказала, как сплюнула. Хлопнула дверцей авто.

* * *