Где проживают герои «Стрелочника»? В раме.

Посередине — его будка, вправо и влево тянутся гулкие (если приложить ухо) рельсы, но их разбег иллюзорен. Их связь с Большим Миром, из которого прибыла сюда однажды по какому-то не слишком нам понятному дорожному недоразумению Незнакомка, — сплошная фикция, мнимость. Вправо и влево — рельсы, а позади и впереди — пустынные предгорья, с которых, словно с картин мирискусников, на нас смотрят густые, войлочно-ватные, переливающиеся иссиня-бордовыми красками тяжелые облака. Этими облаками занавешено пространство, и «шторы» не раздвинутся ни разу. Позади и впереди — горы, а завтра и послезавтра — соответственно — осень и зима, если сегодня — лето.

Такова сменяемость времен года в «Стрелочнике». Впрочем, время здесь, скорее, стоит на месте или, если хотите, ходит по замкнутому кругу, вращается, подобно прожектору по куполу пространства планетария, оно скорее статично, чем быстротечно. А точнее будет сказать, здесь свое собственное время. В остальном мире, существующем (?) за пределами этой рамы, авторы не испытывают особой необходимости. Что же касается героя, Стрелочника, то он, располагая малым миром своей Будки, относится к тому, Большому Миру, с сомнением и настороженностью. Наш взгляд заметит в жилище Стрелочника гору сваленных в кучу ассигнаций. Они, стоит приоткрыть дверцу антресоли, высыпаются оттуда, как перья из взрезанной подушки. Они здесь, в общем, ни к чему. Ненужная причуда Большого Мира, посылающего сюда свои слабые сигналы. Перефразировав общеизвестное «время — деньги», можно утверждать: там, где нет времени, нет и нужды в деньгах.

Словом, уже ясно, что «Стрелочник» Йоса Стеллинга — не кусок реального мира, не «часть жизни», а нечто в корне другое — модель ее. Я бы даже сказал, что слово «модель», чуть настораживающее меня своей тяжеловатой фундаментальностью по отношению к мистификациям Стеллинга, вполне употребимо в данном случае в своем буквальном, так сказать, утилитарном значении.

В картине есть что-то обезоруживающе игрушечное, что-то от детских конструкторов, из которых можно смастерить модели паровозиков с вагончиками, и они в окружении кустарников из папье-маше, подчиняясь воле ребенка и вольтажу батарейки, смогут описать несколько кругов по закольцованным алюминиевым рельсикам. Живопись, рама, игрушечность, невсамделишность — где герои? Как им живется в таких, казалось бы, донельзя условных обстоятельствах? В том-то и фокус, что легко и свободно. В этом, наверное, главное достоинство фильма Стеллинга: разыгрывая на экране в высшей степени условное зрелище, в котором мудрый исследовательский глаз смог бы в изобилии обнаружить и сюрреалистические мотивы, и черты экзистенциальной поэтики, режиссер как бы и сам не слишком уверен в том, что весь этот «сюрреализм» — всерьез: сквозь прихотливость стилистики просвечивают детская простота и неискушенность. Режиссер создал «Стрелочника» не для любителей разгадывать интеллектуальные схемы, ему, как мне показалось, дороже непосредственность восприятия, умение зрителя включаться в игру.

Если здесь и говорят, то в порядке исключения, как бы в нарушение общего установленного закона. Почтальон, кажется, или старый машинист, вспомнит о своем посещении публичного дома. «Там пахло мхом», — скажет он. И это почти всё — на полтора часа. Нет, не всё, еще две-три фразы. Наша Незнакомка попробует однажды объясниться со Стрелочником, даже выскажет пару раз свое неудовольствие (Стрелочник у нее на глазах застрелит из винтовки жирную крысу) нестрашным, визгливо детским ругательством «Мерд!», но затем она почувствует, что эти слова не отзовутся в пространстве. Здесь — другой язык. Здесь — свой язык. И, рано или поздно, ей придется обучаться этому языку.

Причем интересно, что каждый из персонажей принадлежит к, так сказать, разным образным категориям. Незнакомка есть пусть далекое, но всё же отражение некоей урбанистической реальности; что же касается Стрелочника, то этот герой обнаруживает свою суть в сравнении с какими-нибудь представителями животно-растительного мира — не в унижающем его, отнюдь, а в специфическом пантеистическом значении. Но эта его природность с грубой примесью урбанистики: так ненужный никому рельс на какой-нибудь свалке, ржавея, втирается в обступившую его плоть земли, окутываемый травяными побегами. Впрочем, о героях чуть более подробно.

Незнакомка. Ажурно-парфюмерное, причудливое создание с худощаво надменным, угловато красивым лицом, поневоле бессловесное и потому предоставленное целиком и полностью своей упруго-павлиньей походке, своим манерно-беззащитным движениям некоей райской птицы-недотроги, которая волею судьбы лишилась тепла купе однажды уехавшего и так больше и не возвратившегося поезда и ищет временного приюта у Стрелочника, каждую минуту пытаясь вырваться из этой, вызывающей у нее смешанные чувства — от брезгливости до покорности — клетки-будки, постоянно напоминая своему новому и неожиданному хозяину: «Надо ехать».

Это еще два-три слова к минимуму реплик фильма: «Партир, партир!» («Надо ехать!»). Но ехать — некуда.

Стрелочник же есть некое не знающее прецедентов, гротескное образование — что-то брейгелевское есть в фигуре и повадках этого загадочного чудака, словно и не рожденного на свет мамой (кстати, на фотографии в рамочке, где, по нашим понятиям, изображена его матушка, мы видим все того же героя, травестированного под женщину), а выросшего, проросшего здесь, в этом метафизическом захолустье из-под земли вместе со своей будкой, под которой проседает каменистая почва. Он и общается поначалу с Незнакомкой, свалившейся ему на голову, не как человек с человеком, а как… дерево с человеком, который прогуливается по аллее.

Вся его — так и хочется сказать: конура или берлога — Будка есть некое прибежище Пана. Он осуществляет священнодействие перевода Стрелки с таким вдохновенным мастерством, что превращает эту процедуру в обряд, вызывающий в нас странное чувство — что-то вроде смеха с затаенным любопытством напополам. Поневоле думаешь, что это существо, этот недочеловек, которому вскоре откроются непознанные ранее человеческие страсти, — и есть из тех самых, кто держит в повиновении беспечных простых смертных, держит, одним поворотом руки скрещивая линии их судеб.

Стрелочник молчит совсем не только потому, что это знак его оторванности от реального мира, но и потому, что он изначально недоступен пониманию этого, человеческого, мира, от имени которого здесь представительствует Незнакомка. Его немногочисленные приятели — Машинист, Начальник станции и Почтальон — уже производные от его мира, они фигуры. Он же, Стрелочник, — не кто иной, как мини-диктатор, охраняющий с двустволкой в руках суверенность вот такого глухого, живущего по своим собственным законам угла пространства, безмолвно осуществляющий свое владычество над Дорогой.

И этот маленький человечек с лицом, по которому невозможно определить его возраст, — образная загадка, окуклившееся создание, живущее в законсервированном микрокосме, вдруг почувствует на себе излучение женщины.

Всё: гротескный мир, казавшийся закономерным в своих причудливых проявлениях, вдруг начнет терять свой лад, свою целостность.