Но, пожалуй, радикальнее всего дворянский взгляд на нацию пересмотрел Глинка, по мнению которого, «большая часть помещиков и богатых людей» из-за оторванности от русских традиций и пристрастия ко всему иностранному образовала в России «область иноплеменную». Хранителями же народных устоев у него выступают социальные низы, в первую очередь добродетельные «поселяне». В своих «Записках» Глинка рассказывает, что решительный перелом в его мировоззрении, под влиянием которого он затем стал издавать патриотический журнал «Русский вестник», произошел под влиянием общения с простыми русскими солдатами в 1807 г.: «Что же почувствовал я, видя порыв души богатырей русских? Они подарили меня сокровищем обновления мысли. Мне стыдно стало, что доселе, кружась в каком-то неведомом мире, не знал я ни духа, ни коренного образа мыслей русского народа». Все эти рассуждения явно предвосхищают славянофильство.

Не столь заметным в начале XIX в. было либеральное направление дворянского национализма. В отличие от консерваторов – попечителей народа, либералы позиционировали себя как его освободители. Вероятно, самый видный идеолог этого направления А. С. Кайсаров в 1806 г. защитил и опубликовал на немецком языке в Геттингене докторскую диссертацию «Об освобождении крепостных в России», в которой понимание того, что такое нация, пересматривалось еще кардинальней, чем у Глинки: «Уже давно дворяне считают, что в них заключается высшая сила и крепость нации, но последние 20 лет приносят обильные доказательства, что она заключена во всем народе в целом (курсив мой. – С. С.), что им [дворянам] не следует приписывать почти никакого значения и что они зависят от простого народа. В составе нации гораздо больше следует ценить того, кто приносит какую-либо пользу государству, чем того, кто как трутень занят тем, что растрачивает плоды чужого труда. Кто же не понимает, что первое место в народе стоит отвести крестьянину? Ибо он, сам ни в ком не нуждаясь, снабжает всех средствами к жизни». Русские дворяне, по Кайсарову, ущербны и этнически (они потомки «татар, немцев и поляков»), и морально, и физически (их здоровье подорвано излишествами и развратом). Крестьяне же отличаются «чистотою нравов» и «телом, не изнеженным роскошью». Вообще же, Андрей Сергеевич представлял собой прообраз большинства последующих русских националистов: боролся против немецкого засилья в Прибалтике, увлекался русской стариной, ратовал за славянское единство… Во время Отечественной войны Кайсаров составлял листовки для народа при штабах Барклая-де-Толли и Кутузова, в одной из которых крестьяне именуются не иначе как «почтенные граждане». Погиб в бою с французами, будучи офицером партизанского отряда.

Таким образом, в обеих версиях дворянского национализма – консервативной и либеральной – понятие нации приобрело новый смысл, оно включало теперь в себя все сословия. Более того, не только либералы, но и некоторые консерваторы признали основой нации самый многочисленный и самый униженный слой русского общества – крестьянство. Другое дело, что этот словесный «демократизм» не подвигал консерваторов – даже теоретически – ни на какие социальные изменения, меж тем как либералы предлагали приступить к отмене крепостного права, как к необходимой предпосылке русского нациестроительства. Очень скоро из этой среды вышел действительно серьезный политический проект, способный изменить ход русской истории. Я имею в виду движение декабристов.

К сожалению, тот совершенно очевидный факт, что декабристы были первыми последовательными русскими националистами, приходится снова и снова доказывать (автор этих строк занимается этим уже более пяти лет). Историческое невежество нашего общества поразительно. Случай декабристов прекрасно его демонстрирует. Так и не опомнившиеся от советской пропаганды, внушавшей, что Пестель и Муравьевы – прямые предшественники Ленина, наши люди повернули ее слева направо – и теперь обвиняют героев 14 декабря почти в том же, за что раньше ими же восхищались. Причем как прежнее восхищение, так и нынешнее обличение ничего общего не имеют с исторической реальностью.

Ах, декабристы – масоны, агенты международного заговора против России! Ослепленные масономанией ничего не хотят слушать о том, что русское масонство начала XIX в. было, по сути, просто элитарным дворянским клубом, куда входили даже императоры, с определенно консервативной идеологией. Декабристы, состоявшие в масонских ложах, пытались использовать их в качестве политического инструмента, но неудачно. Нет никаких свидетельств о контактах декабристских обществ с зарубежными масонскими центрами, хотя следствие по делу 14 декабря проводилось весьма тщательно.

Ах, декабристы – безбожники, враги православия! Нужды нет, что современная исследовательница В. М. Бокова не смогла отыскать среди них практически ни одного атеиста, что такие члены Тайного общества, как Ф. Н. Глинка, А. Н. Муравьев, С.И. и М. И. Муравьевы-Апостолы, Е. П. Оболенский, М. А. Фонвизин, В. И. Штейнгейль и многие другие, отличались именно пламенной религиозностью, что в «Русской правде» Пестеля православие объявлено государственной религией нового Российского государства!

Ах, декабристы – бессовестные убийцы, собирались покуситься на жизнь монарха! Невольно вспоминается эпизод, когда один из членов Верховного суда, участник заговора против Павла I, стал укорять Н. А. Бестужева: как вы, молодой человек, посмели поднять руку на священную особу государя! – на что последовал остроумный ответ: «И это вы мне говорите?!» Отвратительные убийства Петра III, Ивана VI и Павла I почему-то не кажутся нашим нынешним апологетам монархии преступлением, зато цареубийственные намерения декабристов (кстати, далеко не всеми из них разделяемые) выставляются как невиданное на Руси дело.

Ах, декабристы планировали завести страшную, всепроникающую тайную полицию, чуть ли не ЧК или гестапо! На самом деле проект Пестеля об образовании «государственного приказа благочиния», найденный в его бумагах после ареста, не являлся частью программных документов декабристов и был лишь его личной точкой зрения. Да и то неясно, как сам автор его оценивал накануне восстания, ибо проект сей явно относится к более раннему периоду, когда Павел Иванович еще не перешел на республиканские позиции, а был сторонником монархии (в тексте недвусмысленно говорится, что «Вышнее Благочиние охраняет Правительство, Государя и все Государственные Сословия»).

Ах, декабристы боролись с самодержавием, а стало быть, с Россией! Нет, знаете ли, силлогизм «самодержавие = Россия» еще доказать нужно! Ибо нередко политика Романовых носила прямо антинациональный характер. Об этом много уже говорилось в этой книге. Не стоит быть рабом вредного предрассудка: дескать, борьба против любого правящего режима обязательно равняется национальной измене.

В декабристах как раз поражает столь нетипичный для российской политической оппозиции государственно-патриотический пафос. В сравнении с революционерами следующих поколений (не только с разночинцами, но и с дворянами Герценом и Бакуниным) мировоззрение декабристов выделяется отчетливой преемственностью с традиционной великодержавной идеологией, окончательно сформировавшейся в эпоху Екатерины II, когда дворяне сделались единственными гражданами Российской империи. Декабристы, подобно своим отцам, отнюдь не чувствовали себя «лишними людьми», «государственными отщепенцами», не ощущали отчуждения от имперского государства, считали его «своим», а дела государственной важности – своими личными делами. Но под влиянием Отечественной войны (более ста будущих декабристов – ее участники, из них шестьдесят пять сражались с французами на Бородинском поле) патриотизм «непоротого поколения» радикально трансформировался, обрел новое качество.