Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несколько раз я впадала в странное оцепенение, похожее то ли на сон, то ли на потерю сознания, и уже не чувствовала холода, хотя и понимала, что он никуда не исчез. Приходя в себя, я снова и снова делала попытки согреть свое тело, порой просто раскачиваясь, словно маятник, обхватив колени руками и опустив на них голову, слишком тяжелую, чтобы удержать ее.
Эти часы, проведенные в подвалах замка, стали для меня вечностью. Они были испытанием, которое я не прошла. Мой разум почти не сопротивлялся боли, а сознание легко поддавалось чужому влиянию. Незримое присутствие Лана воздействовало на мое подсознание, и я постоянно думала о том, как далеко он сможет зайти в страстном желании получить символ власти, переданный его отцом. И я не могла забыть, что значит лежать под палящим солнцем со сломанными ногами и испытывать ужас от одной только мысли, что ты одинок и умрешь в одиночестве…
Кем были те люди, что выдерживали боль, шли на смерть и прощались с жизнью во имя веры или идеи? Что придавало им силы: любовь, дружба, надежда или просто фанатизм? Они не предали свою веру, родину, друзей, несмотря на боль, которой невозможно противостоять.
Они были героями? И если да, то есть ли они сейчас? Или все они остались в прошлом? И если да, то рождаемся ли мы героями, становимся ли ими, или судьба избирает тех немногих, в чьих жилах течет особенная кровь, и кто наделен силой, способной удержать на самом краю бездны и не позволить сорваться в нее?
Я думала о героях, но они казались мне призраками. Я думала о святых, но они казались мне сумраком. Я думала о себе и о том, чего я боюсь больше всего на свете — смерти или боли? И я не верила даже самой себе. Последнее, что я запомнила — это тяжелая голова, наполненная жаром. Я касалась затылком холодной стены в надежде получить облегчение и не понимала, почему мне так плохо, хотя я уже не мерзну. А потом я открыла глаза и увидела звезды…
Стояла глубокая ночь и звезды светили над моей головой вместо серого каменного потолка. Искусный мастер выложил крышу из прозрачного стекла, по всей видимости, обладающего свойством линз приближать удаленные предметы. От этого звезды показались такими близкими, что захотелось протянуть руку и коснуться их.
Было очень красиво, но не было желания радоваться подобной красоте, как не было желания наслаждаться ею. Все тело горело, плененное болезнью и слабостью. Очень хотелось пить, но не было сил даже пошевелиться. И я продолжала смотреть на звезды почти равнодушно и без единой мысли в голове. Давно забытое чувство, которое можно выразить одним предложением: я никому и ничем не обязана.
Милорд вошел в комнату, словно знал, что я проснулась, не говоря ни слова, протянул мне чашку с бульоном. Роль сиделки ему не шла, но он присел на кровать и дождался, пока я глотну горячий и вкусный бульон. Он не приветствовал меня и заговорил лишь тогда, когда я возвратила ему чашку.
Странное было чувство, похожее на то, что возникает после прерванного надолго разговора, закончить который просто жизненно необходимо. И когда нам предоставляется такая возможность, мы спешим высказаться, словно боимся, что второго шанса у нас не будет.
— Боль испытывает нас и является хорошим учителем, Лиина. Она излечивает нас от несуществующей вины. Вина заставляет тебя идти на жертвы, а я лишь пытаюсь излечить твое сердце. Я хочу не жертвы, а борьбы, пусть даже гнева или безумия, но только не жертвы! — Милорд почти выкрикнул последние слова, словно упрекая меня за мое отношение к жизни, и мое желание высказаться в ответ совершенно испарилось.
— Несмотря на твою ответственность, Лиина, ты не можешь спасти всех людей. Каждый из нас сам отвечает за свою жизнь. Я говорил тебе раньше — не позволяй Дэниэлю манипулировать собой. Никому не позволяй, даже мне или моему отцу. Но ты позволила и потому ты здесь! — Милорд поднялся с постели и забрал у меня опустевшую чашку, поставив ее на столик из прозрачного стекла.
Какое-то время он молчаливо созерцал ночной пейзаж за огромными окнами, ожидая моих возражений, но мне нечего было сказать, и он закончил:
— Мы все умрем когда-нибудь и объятия Короля Орлов — не самая худшая смерть. Найди в себе силы бороться с Ланом, тогда ты сможешь победить меня или полюбить… — Милорд снова присел на кровать, наклонился и неожиданно поцеловал мои губы. От него пахло ветром и дождем. И еще… Мне захотелось ему ответить.
Милорд ушел, оставив меня в размышлениях. Они были такими же сонными и вялыми, как и я сама, и текли медленно и устало. Моя судьба была мне безразлична, и я вдруг поняла, что потеряла над нею власть и позволила не просто манипулировать собой, а управлять собственной жизнью. Но был ли у меня выбор?
Глава восьмая
ДЕНЬ ВОСЬМОЙ: «Кто властен над собой — счастливейший из смертных».
Мне всегда не хватало умения прощать. И не просто прощать, но и продолжать жить дальше, не обременяя себя грузом обиды и желания мести. Боль, причиненная мне однажды, не забывалась никогда. Она лишь утихала со временем, как утихала ненависть, но ответные действия оскорбленного самолюбия были готовы родиться вновь и вспыхнуть в любой момент, словно сухая листва от тлеющей искры. И в то же время какая-то грань — очень тонкая, но существующая, всегда отделяла мой разум от безумных поступков, продиктованных ненавистью.
Я не прощала, но искренне считала, что желание причинить боль в ответ является недостойным меня. Я также никого не осуждала за поступки и поведение, приносящие боль, словно понимала, что человеку не дано право судить, но мои сердце и разум обладали правом на оценку таких поступков и ее категоричность зачастую пугала мое собственное подсознание. Я не могу оправдать или спокойно принять умышленные действия человека, причиняющего боль, как не могу оставаться в стороне простым наблюдателем наступающих разрушений.
Я ненавидела абсолютное зло, но не понимала абсолютного добра. Я могла причинить боль, но не желала этого. Я могла отомстить, потому что не умела прощать, но умение прощать я считала наиболее достойным выбором для себя. Так, кто же во мне является настоящей?
Я продолжаю видеться с человеком,
