Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Но хватка осталась, – сказала Людмила.
– Дело уже давнее, мы с ней были соперницами. – Министерша кивнула в сторону мужа. – Но выиграла я.
– И тогда она вышла замуж за академика? – догадалась Людмила.
– Через две недели.
– Катерине до нее далеко. Она по сей день не замужем. Один раз обожглась, теперь на холодную воду дует.
– Это на деловых качествах не сказывается, – заметил министр. – Если проведет реконструкцию комбината за два года, как обещала, возьму в министерство. С годик посидит в главке, а там, глядишь, замминистра станет.
– Не загадывай на три года, – предупредила министерша. – Неизвестно, что будет через год.
– А как ваш прогноз? – поинтересовался министр у Еровшина. – В вашей конторе информации больше, чем в любой другой.
– Я думаю, что на три года можно рассчитывать.
– Не думаю, – не согласился министр. – Очень уж поспешно ваш шеф перешел в ЦК.
– Поэтому я и говорю, что года на три рассчитывать можно, – подтвердил Еровшин.
– А вы как думаете? – кивнул министр Людмиле.
Она не все, но многое запомнила из прогноза, который составили ученые.
– Все будет зависеть от здоровья следующего, – Людмила заметила, что Еровшин прикрыл глаза, значит, он не очень доволен поворотом в беседе, но надо было заканчивать. – К сожалению, я не гадалка, – вздохнула Людмила. – Но и гадалка бы сказала, что всех нас ждут большие перемены.
Когда министерская пара ушла в купе, Людмила спросила у Еровшина:
– Я ничего лишнего не брякнула?
– Ты замечательно вела свою партию, – похвалил ее Еровшин.
– Вот видишь, я бы была замечательной генеральшей.
– Ты и так генеральша, – улыбнулся Еровшин, – если девятнадцать лет живешь с генералом.
– Послушай, еще до знакомства с тобой я дружила с курсантом военного училища. Он был на последнем курсе. Значит, прошло почти двадцать лет. В каком он может быть сейчас звании?
– Смотря в каком роде войск. Летчики, ракетчики за двадцать лет службы уже генералы.
– А из пограничников?
– Это наши войска. Подполковник, полковник…
Наверное, все-таки я неверную установку с самого начала взяла, подумала Людмила, вот и получилось, что всю жизнь около кого-то, а не вместе.
– О прожитой жизни думаешь? – усмехнулся Еровшин. Людмила знала его способность угадывать ее мысли. – Ни о чем не жалей. Ты немногое могла изменить. Все запрограммировано. Помнишь, я тебе говорил – все записано в генах. Я каждый день иду мимо детского сада и всегда смотрю: вот мальчики лет пяти отнимают друг у друга игрушку. Один отбирает, другой отдает, а силы у них равные. И во взрослой жизни один будет отбирать, другой отдавать. Я смотрю и понимаю: эта кокетка, эта трудолюбивая мать, эта общественница.
– А я кто?
– Ты красавица. Таких, как ты, всегда хотят, но на таких побаиваются жениться.
– Не такая уж я и красавица, – не согласилась Людмила, – скорее, сексуальная. Меня хотят, а я уступаю, а надо, наверное, посопротивляться. Ну, чего уж теперь, будем так доживать.
– Ты еще можешь начать абсолютно новую жизнь. И я боюсь, что тогда я тебя потеряю.
– Не боись, – успокоила Людмила. – Я тебя никогда не брошу.
– Даже если я выйду на пенсию?
– А что изменится-то? Как будто мы ходим с тобой по гостям, по театрам? По театрам, правда, ходим, – поправилась Людмила. – Знаешь, что меня только раздражает? Я ничего про тебя не знаю.
– Такая у меня работа, – объяснил Еровшин.
– Да не надо мне про работу! Я про тебя хочу знать. Ну, подарки даришь, а вообще-то я с тобой, как с пришельцем из космоса. Откуда ты, каким ты был мальчиком? Я даже не знаю, был ли ты на фронте, по годам вроде бы должен и повоевать. Ну, расскажи о себе хоть что-нибудь!
– Что тебе рассказать? – задумался Еровшин. – Родители мои немцы. Родился я в городе Энгельсе, в республике немцев Поволжья. Мой родной язык немецкий. Правда, я говорил по-немецки, слегка окая, как все волгари, потом пришлось это выправлять, ты ведь тоже вначале говорила как псковская, а теперь, как коренная москвичка, акаешь.
– А Еровшин – это псевдоним?
– Это фамилия моего отчима. После девятого класса я оказался в Германии, отчим мой был чекистом. Поступил в Берлинский университет. Потом меня взяли в армию и направили на фронт.
– В какую армию?
– В немецкую, разумеется. Я дослужился до обер-лейтенанта, то есть до старшего лейтенанта у них и до майора у нас.
– Так ты был шпионом?
– Я был разведчиком… Когда наши победили, постарался попасть в плен к американцам. Из Германии перебрался в Аргентину, где пробыл пять лет. Там я провалился.
– Тебя предали?
– Нет. Я уже начал работать на американцев, и они меня раскрыли.
– И ты сидел в тюрьме?
– Нет. Устроился матросом на судно, шедшее в Китай. В Шанхае сошел на берег и через трое суток был в Москве.
– Значит, этот фильм вроде бы про тебя?
– Я рассказал эту историю сценаристу. Он что-то взял, что-то придумал свое. Да таких историй, похожих на мою, довольно много.
– А те наши, что не провалились, так и продолжают жить за границей?
– Так и продолжают, – подтвердил Еровшин. – А немцы, которые попали к нам и которых мы не раскрыли, продолжают жить у нас.
– Неужели и такие еще есть? – поразилась Людмила.
– Конечно есть.
– То, что ты мне рассказал, я никогда и никому не расскажу. Клянусь! – пообещала Людмила.
– Лучше, конечно, не рассказывать, – согласился Еровшин. – Хотя в свое время мои портреты были напечатаны почти во всех газетах мира. Давай ложиться.
– Я наверху, если не возражаешь.
– Боишься, что свалюсь? – рассмеялся Еровшин.
– Боюсь, – призналась Людмила.
– Не бойся. – Еровшин показал на довольно высокую планку, которая даже при резком торможении не позволяла пассажиру вывалиться.
– Я раньше никогда таких вагонов не видела, – призналась Людмила.
– Их на весь Советский Союз осталось всего восемь штук. Раньше умели ценить комфорт. Когда я куда-нибудь еду, всегда заказываю билет в такой вагон.
– А если в поезде нет такого вагона?
– Тогда я не еду.
Когда Людмила проснулась утром, Еровшин уже брился почти бесшумной бритвой на батарейках. Людмила выпила чаю, закурила сигарету и задумалась. Поезд прибывал в Таллинн через полчаса, на перроне будет встречать режиссер. Он наверняка, когда привезет в гостиницу, захочет, чтобы она тут же легла с ним в постель.