Нет ли чего новенького? О «Знании» и — вообще? Мучительно переживаю процесс Бейлиса, — начал пить этот Valerional или как там его? Но в костре гнева и тоски, стыда и обиды есть уголек надежды: а что, как эти 12 мужичков окажут: нет, не виновен!?

Вы представляете, какой это будет праздник на нашей _ демократической — улице? Я знаю, конечно, что чудес не бывает, а особенно бедна ими область социальной психологии, но все-таки — в этом случае — хочется чуда!

Ведь лишь оно спасет нас от мирового позора!

Миклашевский прислал сумбурное письмо, — копия его послана М[арии] Ф[едоровне], — надеется приобрести «Совр[еменный] мир» при помощи Сытина и организовать «объединительно-марксистский» журнал под редакцией Потресова и Мартова! Письмо, мягко говоря, странное. Я отказался участвовать в этой комбинации, где несколько беков приглашены или будут приглашены куда-то на задворки.

Странные люди эти Миклашевские и Муравьевы, — как они крепко убеждены в гениальности своей! Даже неловко за них.

Ну, до свидания!

Отправьте рукопись возможно скорее, дабы не делать особенно длинных перерывов.

Кланяюсь.

А. Пешк[ов]

10/XI.13.

Capri.

Когда меня будут ругать за 2-е письмо о «Карамазовщине» — пожалуйста — присылайте мне вырезки!

668

С. М. ЧЕВКИНУ

1913, Капри.

С. М. Чевкину.

Вы назвали Вашу работу «История одной уездной глуши» заголовок тяжело звучит, неудобочитаем. «История» предполагает движение, развитие каких-то событии, деяний, — этого нет в работе Вашей; она встает перед читателем как сборник небрежно написанных биографий и очень длинных бесед на различные темы. Эти беседы крайне многословны, почти всегда наивны, они) вызывают чувство скуки. Материал повести Вашей — скуден психологически, неоригинален в бытовом отношении, ничтожен количественно и совершенно исчезает ив памяти читателя в потоках всяческих рассуждений автора, героев.

«Глушь» представлена Вами очень сжато, узко; ведь, кроме педагогов, в городе, наверное, живут еще купцы, мещане и т. д. У Вас эти люди забыты или являются мельком. Вообще работа Ваша как со стороны содержания, так и архитектонически, совершенно не удалась Вам.

Невольно обращаешь внимание на то, что Ваши педагоги почти все — слишком умны и порядочны, что крайне редко встречается в природе вообще, а в условиях русской жизни—в особенности.

Люди в футлярах, Передоновы и педагоги-садисты более характерны для России, чем Троицкие. Кстати сказать — биография этого человека написана Вами смешно.

Но все-таки, если бы педагоги русской действительности были похожи на описанных Вами, они, наверное, явились бы «фабрикантами нации» великих болтунов, но — более порядочных людей, чем те, которых фабрикует школа современной действительности.

Нет, Ваши «фабриканты» не способны выработать нацию, они фабрикуют только слова, слова.

Ваша манера писать невольно внушает подозрение, что Вы слишком много читали книг Амфитеатрова.

Язык у Вас невозможен. Во-первых, Вы совершенно не чувствуете ритма фразы, не обращаете внимания на звук ее. Вы слишком злоупотребляете вводными предложениями.

Поражает обилие иностранных слов, соединяемых Вами удивительно смешно и провинциально, например: «шедевр классического аристократизма», «психологический микроскоп», «пунктуальность в исполнении формальностей этикета» и т. д.

Но вместе с этим Вы пишете: «хвостик тайной гордости», «подворачивавшегося», «набалтрушался». Это очень плохо, и, если Вы хотите работать, от этого Вам необходимо вылечить себя Это не русский язык. Напрасно Вы сочиняете такие слова, как «чистолюбие».

Несмотря на многословие, язык у Вас беден и лишен образности.

В одном случае Вы употребили глагол «быть» восемь раз на одной странице. Это непростительно.

Анекдот с ночной вазой на благотворительной лотерее — анекдот очень дурного тона. Писатель, уважающий литературу, не должен выдумывать столь «смешных» штучек.

Игра гимназистов в «носы» невероятно преувеличена!. Попросите кого-нибудь ударить Вас по носу книгой в переплете, и Вы признаете, что плохо выдумали эту сцену.

К характеристике Ваших героев:

Батюшка на стр. 193—4 невероятен.

Многоглаголивый Троицкий на стр. 252 «с усмешкой человека, проникшего в далекую тайну», спрашивает: «Думаете ли вы, что и давнишний наш Царьград, и вечный Рим, и загадочный Дели будут нашими городами?»

Этот вопрос вызывает чувство отвращения к Вашему герою.

Невероятно поведение пристава вообще, и — в частности— совершенно невероятна провокационная передача прокламаций на обыске у «огарков».

Кстати, по поводу «огарков», — я знаю эту историю непосредственно по рассказам ее героев. Вы освещаете ее неправильно, она гораздо хуже.

Совершенно не освещен у Вас преподаватель Риз.

В заключение:

Несмотря на несомненное знание жизни, умение наблюдать и рассказывать, Вы портите Вашу работу небрежным отношением к ней, торопливостью, невниманием к архитектонике и слабо развитым ощущением языка.

Затем, у Вас есть стремление выложить все Ваши догадки, знания, мнения сразу перед читателем. Но — догадки и мнения автора в голом виде вообще мало ценны. Требуется, чтобы писатель изображал, а не рассказывал что в голову ему придет. Облеките Ваше мнение, Ваше представление в плоть и кровь, дайте ему образ — тогда читатель, может быть, отнесется к Вам серьезно.

1914

669

А. В. АМФИТЕАТРОВУ

23 марта [5 апреля] 1914, Петербург.

Дорогой мой

Александр Валентинович!

Не сердитесь на меня за то, что уехал, не повидав Вас, а также и за то, что до сего дня не собрался написать Вам, — не сердитесь!

Суть в том, что уехал я, можно сказать, неожиданно дня самого себя и скоропостижно; думал, что из немецкого Берлина сделаю «цурюк», а оказалось, что Россия — ближе. Ну, я — в Россию! И приехал, и живу, и, конечно, «ни сна, ни отдыха». Молодчина Иван Манухин! Не будь его — писали бы Вы теперь воспоминания о преждевременно скончавшемся Горьком, который ныне даже питерской погодою — неуязвим! Вот Вам и воспоминания! Подождать придется с этим!

Впечатления? Александр Валентинович — ничего не понимаю! Так все запутано, до того все измяты и лишены образа божия, что, право, смотришь на некакое пред тобою и соображаешь, какому существу подражает сия тварь?

Крепко? Ах, ну что же делать. Мне вовсе не хочется ругаться, но «обстоятельства заставляют».

Шутки в сторону: я все еще не привык к родине и — нет-нет — да вдруг и удивлюсь, все говорят по-русски! Неважно говорят, скучно говорят, но по-русски! И даже некоторые литераторы язвят друг друга словесно и на бумаге тоже русскими словами, хотя строят их на иноверный и иноплеменный лад. Серьезно!

Ох, не могу я понять, сладок ли мне дым отечества и насколько? Не могу еще!

Встречен демократией ласково и трогательно, одна Москва поздравила свыше 70 раз, — тут и булочники, и чулочницы,