написали длинно, поспешно, и вышло нехорошо, дорогой мой. Очень тяжело, вероятно — очень верно, но это скорее корреспонденция, чем рассказ.

Вы перегружаете Ваши рассказы частностями, а нужно, чтоб в них было возможно больше общезначимого, для всех одинаково знакомого, все, м понятного и неоспоримого.

Вот какие дела, друг мой!

Как живете?

Пишите мне по адресу: Петроград,

Кронверкская улица, 20, 8, А. Н. Тихонову.

Будьте здоровы!

А. Пешков

21/I. 915.

681

С. В МАЛЫШЕВУ

26 января [8 февраля] 1915, Мустамяки.

А далеко же занесло Вас, добрый мой дружище Сергей Васильев! Поглядел я на карту, и даже холодно стало, но прочитал еще раз письмо Ваше — оттаял, вижу — духа бодрого Вы не теряете, а это — главное. «Они — свое, а мы — свое», — вот хороший лозунг для упрямых людей.

Не забыть бы: усердно прошу Вас — медведей не ловите, шкур с них не сдирайте, М[арии] Ф[едсровне] шкуру не надо, проживет и в своей, а ежели 15 целковых беспокоят Вас, — их можно истратить с большей пользой товарищам. Не обидьтесь, не примите этих слов за поучение — ничего подобного не имею в уме и на сердце! Но мы здесь осведомлены, что в Ваших краях люди живут трудно — холодно и голодно.

Как живут в наших краях? Не легко ответить, хотя и знаю, что это интересно Вам. Многого — не скажешь, многого — не понимаешь, а общее впечатление — и не мое только — таково, что люди потихоньку разбираются в хаосе эмоций, возбужденных войною, начиная кое-что критиковать, желая в чем-то разобраться. Особенного — ничего, однако — веет некий новый дух, становится свежее, умнее. Намечаются кое-какие начинания, а что будет — неведомо. Уж очень строго везде, и очень пристально смотрят за всем, что выходит из рамок идиотизма. Затевается интересная газета «Северный голос», кричать сей голос намерен правду. В кавычках и без оных. Чувствуется необходимость в большой газете демократического блока, каковая и налаживается, не торопясь. Вам известно, что на Руси спят много и охотно, просыпаются же медленно и лениво.

Кадеты очень прогрессируют; недавно признали партию Дмовского «национальным представительством Польши». Отсюда — очень близко до признания и за нашими националистами! всех прав на звание полных представителей интересов нации во всем ее объеме, ибо «идея государственности — внеклассовая идея». Очень много говорят о государственности, по всем закоулкам говорят, и пахнет ст этих разговоров выгребной ямой.

Слушаешь и думаешь старыми стихами:

Минул век богатырей,

И смешались шашки,

И полезли из щелей

Мошки да букашки…

Препротивные букашки, главная их квартира в той щели, которая зовется «Русской мыслью», а также в религиозно-философских о[бщест]вах. Не скажу, чтоб жилось весело, однако — становится интересно. Много растет дурного, например — антисемитизм. Он принимает столь яростные формы, что необходимо тотчас же вступать в драку с ним, каковая и начинается.

Работы для честного человека — без конца на святой Руси!

В областях, Вам наиболее знакомых, настроение преобладает задумчивое, спокойно-серьезное, публика очень много читает хороших книг, которые потолще. Хотя и в этих областях есть немалые недоразумения по вопросу об оценке войны. Она все-таки действует на головы и весьма кружит их. Это— во всех слоях. Ваши соображения о фактах, предшествовавших войне, я считаю мало вероятными, ибо они слишком умны, а сказано: «Умом России не понять». Ублюдок «Нового времени» — «Вечернее вр[емя]» — объяснял публике, что рабочих «Треугольника» травили немцы, дабы вызвать волнения. Этот путь объяснения фактов — опасен тем, что подсказывает врагу то, о чем он своим умом не догадался бы. Нам, реалистам, необходимо стоять тверже на точном исследовании явлений, а в догадки не пускаться бы.

Я недавно воротился из Киева, Москвы, много видел хорошего, больше — дурного. Неустроенно все, бессвязно, бродит во тьме, и «всяк молодец на свой образец» живет, как всегда. А связать молодцов — трудно в наши дни. Темные дни, сударь мой!

Приветствую сожителей Ваших, сердечно приветствую! Также и Вас. Спасибо Вам за письмо, оно пролежало недели две нечитанным, я только что вчера вернулся из поездки.

Не пишите мне на Финляндию, здесь военная цензура вскрывает все письма. Посылайте по адресу: Петроград, Александру Николаевичу Тихонову, Кронверкская улица, д. 20, кв. 8. И будьте здоровы!

Не надо ли книг прислать? Скажите каких. Вот теперь Вам надо писать, сударь! Купите бумаги, чернил и — валяйте! Вам есть о чем говорить, — научитесь говорить!

Ну, всего доброго, друг мой хороший! Еще раз—сердечно приветствую всех!

А. Пешков

26/I. 915.

Мустамяки.

682

С. П. ПОДЪЯЧЕВУ

26 января [8 февраля] 1915, Мустамяки.

Как живете, Семен Павлович?

Вы, надеюсь, не сердитесь на меня за то, что я не принял рассказ для сборника? Да теперь мы уже и опоздали со сборником, — книжный сезон проходит.

Как здоровье жены?

Пишите мне по адресу Тихонова.

Что «Детство»? Пишется ли?

Напишите мне длинное послание о всех делах Ваших!

До свидания пока! Вчера только вернулся домой, гора писем, сижу и отвечаю, даже спина трещит.

Жму руку.

А. Пешков

Сейчас получил Ваше письмо по поводу рассказа. Что это Вы, батюшка мой, в каком нелепом настроении? Разве можно писать: «пришибли Вы меня»? Вовсе я Вас не пришиб, это преувеличено, да и разве впервые Вы испытываете неудачу? Рассказ Вы напечатаете, сократив его Ровно ничего ужасного не случилось, что Вы!

Пишите «Детство» и будьте бодры!

А. П.

683

Н. Д. ТЕЛЕШОВУ

3 [16] февраля 1915, Мустамяки.

Дорогой Николай Дмитриевич!

На другой день после закрытия Вольного Экономического О[бщест]ва я послал Вам письмо, в котором сообщил, что беру назад мое обещание участия в сборнике «Клич» и в «Дне печати»; вероятно, теперь Вы уже получили это письмо.

Если Вас смутит в нем горячность тона и резкие слова — не сердитесь на меня, прошу Вас!

Вы — вдумчивый человек, и Вы поймете, как трудно мне.

Крепко жму Вашу руку.

А. Пешков

3/II. 915.

Мустамяки.

684

В. Е. ГАККЕЛЬ-АРЕНС

17 [30] марта 1915, Петроград.

Вере Евгеньевне

Гаккель-Аренс.

Сударыня!

Т. И. Манухина, передав мне пакет Ваших стихов, просила меня дать Вам отзыв о литературном достоинстве Вашего труда, а также