Гости принялись накладывать угощение на тарелки и передавать блюда друг другу. Когда дошла очередь до Пери, она положила себе щедрую порцию индейки и риса, внезапно вспомнив, что не ела весь день.

Блондинка, имени которой Пери до сих пор не знала, повернулась к Азуру:

– Неужели ты приготовил все это сам?

Пери воспрянула духом. Если она это спрашивает, значит никак не может быть его женой.

– Да, дорогая. Надеюсь, тебе понравится, – ответил Азур и добавил, обращаясь ко всем: – Bon appetite!

В зыбком мерцании свечей глаза его стали зелеными, на кончиках ресниц вспыхивал золотистый свет, а губы, которые раньше Пери никогда не отваживалась рассмотреть, казались почти такими же яркими, как вино в его бокале.

Азур чуть наклонил голову и сквозь полуприкрытые веки с едва заметным удивлением взглянул на Пери. Только сейчас осознав, что смотрит на него слишком долго, она вспыхнула и тут же отвернулась к Даррену, в душе благодаря его за то, что он рядом.

* * *

На десерт был рождественский сливовый пудинг. Азур собственноручно полил его бренди и поджег. Голубые языки пламени отплясывали веселый танец, прежде чем прекратить свое краткое существование. Когда огонь погас, Азур уверенной рукой разрезал пудинг и положил каждому по большому куску, увенчав его заварным кремом. Гости, наблюдавшие за огненным шоу в восхищенном молчании, едва попробовав пудинг, рассыпались в комплиментах кулинарному мастерству хозяина.

– Вам нужно написать кулинарную книгу, – заявил профессор физики. – Просто восхитительно! Как вам это удалось?

– Ну, всему можно научиться, – пробормотал Азур.

Пери с замиранием сердца прислушивалась к разговору. Похоже, никакой жены все-таки нет, решила она. Как назло, никто не касался вопроса о семейном положении Азура. Вместо этого беседа обратилась к недавнему вторжению в Афганистан. Мнения разделились: одни гости осуждали действия Тони Блэра, другие считали их вполне оправданными. Пери удивил спокойный тон, которым здесь рассуждали о политике. В Турции все без исключения политические споры, свидетельницей которых ей приходилось бывать, вызывали бурный накал страстей и нередко доводили участников до взаимных оскорблений. Когда градус эмоций зашкаливал, каждый, доказывая свою правоту с пеной у рта, меньше всего думал об уважении к собеседнику. А за этим столом, напротив, самое резкое несходство во мнениях не могло заставить спорящих забыть о хороших манерах. Сравнение двух культур настолько поглотило Пери, что она потеряла нить разговора и, когда все взоры внезапно обратились к ней, не сразу поняла почему.

– Мы только что узнали, что вы приехали из очень интересной страны, – произнес пожилой профессор теологии.

Вспомнив слова Ширин о том, что Азур ненавидит слово «интересный», Пери бросила взгляд в его сторону. Но Азур, глядевший на нее поверх бокала, судя по всему, с любопытством ожидал, что она скажет.

– Как вы думаете, воспользуется Турция шансом быть принятой в Евросоюз? – обратилась к Пери дама с короткими седыми кудряшками, жена пожилого профессора.

– Надеюсь, да, – сказала Пери.

– А вам не кажется, что в культурном отношении ваша страна… иная? – вмешалась блондинка.

– Я не знаю, что вы подразумеваете под словом «иная», – ответила Пери, чувствуя, как в душе просыпается готовность к схватке.

С одной стороны, она вовсе не собиралась замалчивать проблемы ее страны, которые возмущали ее саму, но с другой – ей так хотелось, чтобы все эти люди полюбили ее родину. Впервые в жизни она чувствовала себя представителем какой-то социальной общности и сознавала огромную ответственность этой миссии.

– Значит, вы не считаете религию помехой? – спросил профессор физики. – И не боитесь, что Турцию может постичь участь Ирана?

– Такую опасность отрицать нельзя, – кивнула Пери. – Но в Иране чрезвычайно сильны традиции и память. А мы, турки, поголовно страдаем амнезией.

– А что лучше, по-вашему? – поинтересовался Даррен. – Хорошая память или амнезия?

– И то и другое имеет свои недостатки, – без колебаний заявила Пери. – Но я бы предпочла забыть. Прошлое – это тяжкое бремя. Что толку помнить, если уже ничего нельзя изменить?

– Только юность может позволить себе роскошь забывать, – сказал пожилой профессор.

Пери опустила голову. Она-то надеялась, что ее слова покажутся мудрыми и глубокомысленными, а их восприняли как детский лепет. И вдруг, к ее удивлению, Азур согласно кивнул.

– Если бы можно было выбирать, я бы, пожалуй, тоже отказался от памяти, – сказал он. – А так придется ждать, когда меня настигнет болезнь Альцгеймера.

Красивая блондинка накрыла его руку своей:

– Дорогой, не шути так.

Пери не поднимала глаз. Она ничего не знала об этих людях – ни об их прошлом, ни об их отношениях. Она лишь интуитивно чувствовала, что некоторые темы они осторожно обходят, стараясь не касаться их в разговоре.

Незадолго до полуночи, пока сервировали стол для чая и кофе, Пери ускользнула в туалет. Когда она мыла руки, из зеркала на нее посмотрело лицо девушки, которой, несмотря на отчаянные усилия, никак не удавалось выглядеть самоуверенной и беззаботной. Она всегда упрекала себя за неумение радоваться жизни. Наверное, она совершила что-то ужасное и за это обречена на уныние до конца своих дней. Но возможно, люди, не способные пройти тест на жизнерадостность, ни в чем не виноваты. Печаль – это отнюдь не следствие лени или разъедающей душу жалости к себе. Просто некоторые люди рождаются на свет грустными. И пытаться стать веселыми им так же бессмысленно, как пытаться стать выше ростом.

По пути в столовую Пери рассматривала фотографии, висевшие на стенах в коридоре. Возле одной она невольно остановилась.

Женщина на фотографии – скуластая, с широко расставленными глазами и пухлыми губами – была полностью обнажена, если не считать алого шарфа, свободно обвитого вокруг бедер. Как зачарованная, Пери смотрела на снимок: на стянутые в небрежный пучок волосы, бледно-матовые плечи, словно вырезанные из слоновой кости, большие круглые груди с напряженными сосками, чуть выпирающий пупок. Одной рукой женщина удерживала ткань, прикрывающую ноги, так, словно в любую минуту готова была отпустить ее. Судя по легкой улыбке, ей было приятно, что ее фотографируют. И несомненно, она близко знала фотографа.

В изумлении Пери подалась вперед, словно переступив запретную черту, и застыла, не в силах пошевелиться. Где-то в глубине дома тикали часы. И вдруг ее охватило предчувствие – такое знакомое и в то же время неожиданное, так как привыкнуть к нему было невозможно. Дрожа всем телом, она ощутила, что Дитя Тумана совсем рядом, и тут же увидела его круглое личико с темно-лиловым пятном во всю щеку, его доверчивые глаза. Он пытался сказать ей что-то, сообщить нечто важное о женщине на фотографии. Воздух внезапно стал густым и тяжелым от пропитавшей его печали. Пери не могла понять, откуда взялась эта печаль. Возможно, она принесла ее с собой, возможно, наткнулась на запасы печали, хранившиеся в этом доме.