И тут же облегченно вздохнул.

О господи! Себастиан. И он все это время околачивался тут, поджидая меня! – я же проболтался на Подоле больше двух часов…

– Ну, что? – Он уставился на меня лихорадочно блестевшими глазами. Мне потребовалось время, чтобы сообразить, о чем это он…

– Ах, это… Все это ерунда… Шевчук совершенно ни при чем.

– Точно?

– Абсолютно точно.

Я-то мог сказать это с полной уверенностью… Должно быть, и он это почувствовал, потому что явно расслабился.

– Тут такое творится…

– Да, – сказал я, – творится… Послушай, Себастиан…

Я двинулся вверх по улице, он тащился за мной как привязанный.

– Хочешь помочь нам? Людям? Действительно помочь?

– Конечно! – пылко сказал он. И вдруг насторожился. – Если это не…

Здорово же он сам себя напугал.

– Не противозаконно? – услужливо подсказал я.

– Да… нет… Просто я не хочу, чтобы кто-то еще пострадал…

Куда уж больше, подумал я. А вслух сказал:

– Никто и не пострадает. Напротив. Если удастся… ты предотвратишь преступление. Против человечества.

– Преступление Против Человечества! – Я отчетливо услышал, как он это произнес – каждое слово с большой буквы. Господи, подумал я, да он же еще совсем мальчишка. Ну, ладно, не совсем мальчишка… Все равно.

– Мне случайно удалось раздобыть кое-какие очень серьезные материалы, – я говорил спокойно, стараясь сбить с него этот избыточный аффект, – их нужно передать в американское посольство. Сам я не могу – нужно кое-что сделать… Да и шансов у тебя больше.

Он задумался. Видно, пришел в себя и сейчас прикидывал варианты. Мажору легче связаться с посольскими, чем человеку, – какое-нибудь общество Евразийско-Американской дружбы или культурный центр, куда людям путь, в общем, заказан…

– Пожалуй… Да, наверное, это возможно. А кому передать?

– Все равно кому. Хоть мажору, хоть человеку. Неважно.

Надеюсь, у них найдется оборудование, чтобы прослушать эту пленку – говорят, у американцев такая техника, что нам и не снилась…

Я вложил ему в ладонь кассету.

– Тогда действуй.

– А… Что там? – недоуменно спросил он.

– Неважно. Ты просто передай, и все. Но сам… не через кого-то, сам. Американцу. Понял? Не нашему – только американцу! И не говори никому.

– Да я понял.

– Надеюсь.

Он помолчал. Потом спросил:

– Это и правда так важно?

– Да, – устало согласился я, – правда. Ну, беги – не нужно, чтобы нас видели вместе.

Он так и рванул – аж крылья захлопали. А я поспешил в Центр. Хоть бы Гарик был еще там – может, его вызвали в какие-то высшие инстанции, раз такое творится. Шевчук мне этого не простит – навести на них контору… ладно, потом разберемся. Если будет время.

* * *

– Ты выдвигаешь очень серьезные обвинения, – сказал Гарик.

Окна в помещении были заклеены липкой лентой – крест-накрест. Они что ж, ожидают еще взрывов? Аскольд их припугнул?

Я сказал:

– Еще бы… А как бы ты поступил на моем месте? Позволил бы тащить себя на бойню?

Он пожал плечами.

– Пока еще я на своем… А если это провокация?

– Тебе решать, Георгий. Тем более есть доказательства.

– Эта пленка? А где она – у тебя?

– Разумеется, нет. Не такой я дурак. Я передал ее американцам.

– Что? – Гарик явно заинтересовался. – В посольство?

– Ага.

– Ну и глупо… – сказал он без должной уверенности в голосе, – пленка может быть подделкой… От них всего можно ожидать, от этих бандитов – это ж нелюди.

– Сам-то ты кто? – чуть было не спросил я. Но сказал только:

– Эта женщина… если она еще жива… допросите ее.

– Сдаешь ее мне, значит? – ядовито спросил он.

– Лучше тебе, чем Аскольду. Какой у меня выбор?

Как всегда, подумал я, как всегда; между большей и меньшей подлостью.

Он молчал. Потом стал накручивать диск телефона – я ждал, прикусив губу. А если я ошибался и он под крылом Аскольда? Тогда все… конец.

Но он сказал:

– Машину к подъезду. Шофер свободен – я поведу сам.

И уже мне:

– Ладно. Поехали.

…Я забрался в машину. Какое-то время Гарик рулил молча, потом повернулся ко мне.

– Так что вы там из Аскольда какого-то палача народов сделали?

Я пожал плечами. Он задумчиво сказал:

– То, что он предлагал… казалось разумным… В сущности, попечительские комитеты действуют нескоординированно… Порою вас прижимают из личных амбиций, из каких-то частных соображений.

– Он сосредоточил в своих руках слишком большую власть.

– Сама по себе власть еще не катастрофа. Вспомни, при Петре… Самодур? Самодержец, милый мой! В сущности, он же тогда положил начало Евразийскому союзу.

– А сколько народу он положил, ваш Петр?

– Так он же грандов не меньше, чем людей прижал.

Я сказал:

– Это, разумеется, говорит в его пользу.

Гарик, казалось, не слышал.

– Я сам за Аскольда голосовал. Хотя мой комитет по его плану следовало упразднить. Он ратовал за самоуправление, по крайней мере, местное, за централизацию…

– Я не хочу централизованно отправляться в резервацию. Чтобы как в Китае? Нет уж, спасибо!

– Да откуда ты знаешь, как оно там в Китае? Никто же наверняка не знает.

– Вот это, – сухо сказал я, – меня и беспокоит.

Он покачал головой.

– Знаешь, что меня поражает? Чуть ли не тысячу лет живем бок о бок, а кое-где и больше – и что? Чуть обстановка обостряется – мы виноваты! Террористке, бабе этой истеричной, ты поверил. Что ты из нас захватчиков делаешь? Завоевателей? А то не знаешь, как оно было. Да предки ваши, чтобы от набегов спастись, сами к нам на коленях приползли – приходите, мол, правьте! Детей своих продавали – да что там, продавали, подкидывали – чтобы лишний рот не кормить!

– Хватит, Гарик. Нечего тут мне пропагандировать… Без того тошно.

Высшее существо он из себя корчит. Благодетеля. Господи, да если бы не этот их странный облик – не помогли бы им никакие аэростаты… Ничего бы не помогло. Вырезали бы, они бы и пикнуть не успели…

Машина притормозила у кордона. Толпа почти разбрелась – словно кто-то резко повернул выключатель. Лишь с той стороны оцепления бродили возбужденные, затянутые в черную кожу подростки. Патрульные демонстративно их игнорировали. Дождь кончился, солнце уже садилось, и деревья на углу, казалось, были охвачены пламенем. Вода была как жидкое золото, мосты, перекинутые над Днепром, растворялись в этом огне.