Валентина была замужем, ее муж работал инженером на одном крупном красноярском заводе. Были двое детей среднего школьного возраста, но это нимало не препятствовало Валентине время от времени крутить бурный роман то с председателем колхоза, то с инспектором из райкома, то с кем-то еще. На мой (быть может, слишком вольный) взгляд, не заслуживала эта дама множества грязных эпитетов, которыми награждали ее весьма многие… Тем более, что награждали чаще всего те, кто сам хотел бы очутиться в числе любовников Валентины, но кому такая возможность не предоставлялась… и особенно теми, кто и в числе возможных кандидатов не числился (но очень хотел бы себя числить). Вела женщина, бесспорно, очень уж рассеянный, нестрогий образ жизни, и в чем-то это даже помогало профессиональной карьере: ее возможная доступность волновала многих и коллег, и начальников, и Валентина могла получить множество мелких услуг там, где их не получила бы другая.

В этот раз она ездила по одному из районов на правом берегу Енисея. Район с очень суровым климатом, покрытый горной темнохвойной тайгой — кедр, пихта, ель; населенный примерно тридцатью тысячами людей, район давал сколько-то молока и мяса, и о нем можно было много чего написать. Тем более, что именно по этому району метался Гайдар-дедушка, организовывая советскую власть в Сибири. В этом районе революционные подвиги автора сентиментальных рассказиков про дружбу всех народов ознаменовались убийством 148 казаков, взятых в заложники, и такой же след он оставил везде, где только побывал в Сибири.

В те поры, конечно, говорить о Гайдаре и о прочих красных героях полагалось в сугубо торжественных тонах, нести чушь про романтику гражданской войны и про революционное переустройство общества, но ведь написать-то можно было! Скажем, напрямую связав великие и славные подвиги Гайдара и увеличение надоев в колхозе «Заря коммунизма» или получение на тонну больше навоза от каждой коровы в совхозе «Рассвет ленинизма».

Ну вот, поехала Валентина в этот район и трое суток ездила со вторым секретарем товарищем Ябаровым, ревизовала сельское хозяйство и собирала материал для статей и репортажей. Ездить даже и ранней зимой, когда лежит снег, нетрудно, если нет гололеда. Было даже интересно поездить по незнакомым местам, посмотреть, как живет сельский люд, попить водочки в компании местного партхозактива. Среди прочих приключений, приехали они в совхоз имени пятьдесят пятого тома сочинений Ленина, в хозяйство товарища Влаганова. Тут, как водится, организовалось застолье, и народ сел за стол уже часов в шесть вечера, и вроде бы все в порядке.

Но тут у Валентины возникли проблемы, и настроение сделалось самое скверное. Во-первых, Валентине нравился товарищ Ябаров, и она как раз на сегодня планировала понять его многочисленные намеки. Во-вторых, ей тоже понравился товарищ директор Влаганов, не меньше Ябарова, и она попросту не знала, кому из них сегодня вечером отдать предпочтение. Этого уже хватило бы для пониженного настроения, а тут еще, ни туда и ни в Красную армию, у Валентины начались месячные — дня на четыре раньше срока. Ситуация осложнялась сверх всякого мыслимого предела, да еще навалилась черная хандра, часто мешающая жить женщинам в первый из этих трех дней.

В общем, плохо было Валентине, и чем больше возвращался к намекам товарищ Ябаров, чем активнее подливал с другой стороны водки, прожигал взором пламенного хохла товарищ Влаганов, тем хуже становилось бедной женщине. А те, естественно, не понимали, в чем дело, и каждый в душе костерил последними словами соперника: ну чего он, козел, лезет?! Видит же, что с Валенькой что-то делается не то…

Где-то через часок застолья Валентина не без труда отделалась от поклонников и вышла в уборную. Сказать, куда она идет, не позволяло воспитание, а поклонники готовы были сопровождать ее, наверное, и в сам сортир. Стоял ноябрь, только что закончилось празднование очередной годовщины, деревенскую будочку качало ветрами ранней зимы, еле освещало фонарем на столбе. Валентина опять злилась, что в ее состоянии приходится пользоваться такими «удобствами». Злиться было глупо, потому что знала, куда ехала, но все тонуло в хандре, раздражительности, злобности первого дня. Валентина понимала, что с ней, но, конечно же, от умных размышлений умиротворение не наступало. Валентина была слишком плохо воспитана, чтобы уметь владеть собой, это она тоже понимала и от понимания злилась еще больше.

И тут еще кто-то схватил ее за зад! Валентина пришла в несусветную ярость. Надо же, в самый неподходящий момент!

— Ах ты, сволочь, импотент паршивый! — заорала Валентина прямо в черную дыру, где шевелился кто-то, взявший ее за попу. Этот, в дырке, еще подался вперед, полез наверх, к Валентине, и она, не к большой чести своей и советской журналистики, покрыла его отборным матом. Тот, в яме, начал двигаться быстрее.

До этого Валентина торопливо заправлялась и застегивалась (зима, что поделаешь!), а тут ее разобрало любопытство. То, что она увидела, Валентина запомнила на всю жизнь, а в тот момент она буквально оцепенела. Зелено-багрово-черный, безглазый череп без ушей начал подниматься над полом, высовываться из «очка». Бедная журналистка крикнула так дико, что самой стало страшно, и пулей кинулась наружу. Валентина выбила дверь, сорвав крючок, и, не помня себя, мчалась в тепло, к свету, к людям. Ничего путнего она не в силах была произнести и только твердила:

— Там… Там…

После чего потеряла сознание.

Любопытно, что местные во главе с Влагановым вовсе не были так уж изумлены происшествием. То есть история-то пренеприятнейшая, риск быть обвиненным черт-те в чем, чуть ли не в разведении нечистой силы на территории советского совхоза, но удивления — не было.

К чести Валентины, она, не успев очнуться, заявила, что претензий у нее никаких нет, сама виновата, но вот разузнать, что это все значит, очень хотела бы… Долго отнекивался товарищ директор Влаганов и сдался только уже назавтра, под угрозой разоблачения в печати всех недостатков совхоза имени пятьдесят пятого тома сочинений Ленина и выведения на чистую воду всех, кто спер и сожрал сто тридцать государственных кур.

Если Валентина и хотела сделать сенсационный репортаж, ей следовало бы сразу отказаться от этой мысли: получалось что-то несуразное. Выходило, что в разных туалетах, то в одном, то в другом конце центральной усадьбы совхоза, обнаруживался этот труп. Всегда в одной и той же стадии разложения, словно время его не брало, и всегда с одним и тем же движением — с попыткой схватить за зад сидящего над очком.

— А что будет, если он схватит?

— Не знаем, вот сама и проверяй…

— А потом он вылезает…

— Или высовывается… кто его знает.

— Точно весь не вылезает?

— Ты могла проверить… что ж не проверила?

В общем, непонятный был покойник — появлялся, пугал, исчезал совершенно бесследно. А еще непонятнее было его происхождение.

Одни говорили, что это красный комиссар, которого поймали мужики и который оставил такой след, что его утопили в сортире. Иные даже приводили подробности, что сражался этот героический красный комиссар вместе с Гайдаром, а когда гайдаровцы уже драпали, перепился и каменно уснул. Проснулся — а деревню уже заняли белые войска, и деваться ему стало некуда (а стреляться — это хоть какое-никакое, а мужество необходимо).