по определению действуют подло, то необходимо его подслушать и сообщить тому, кто уполномочен с такими угрозами разбираться, то есть, мне? — мягко спросил Сташков.

— Может быть это на самом деле необходимо, Сташков, — не вполне уверенно ответил я. — Но мне, как дворянину, противна сама картина того, как я прячусь за занавеской и подслушиваю кого-то!

Главный константинопольский шпик ответил:

— Это в вас говорят ваша честность, юность и, самое главное, то, что вас ваши же родственники всю вашу жизнь считали бесполезным и в тонкости аристократической жизни не посвящали. Иначе вы бы знали, что при дворе ничем, кроме интриг, подслушивания и шантажа дворяне не занимаются.

Мне вспомнились многочисленные смуты и дворцовые перевороты Российской империи. Князя Юрия Мартынова, моего деда, я легко мог представить плетущим интриги в стиле Нарышкиных и Мнишеков.

— Что ж, тогда я рад, что меня держали в неведении, — резко сказал я.

— В любом случае, пришло время вам увидеть вещи такими, какими они являются, — сказал Сташков.

— И что? — грустно спросил я. — Мне вы тоже собираетесь назначить куратора?

— Вам? — как будто даже удивился агент. — Боже упаси, Матвей Михайлович, мои люди — сплошь бастарды или босяки, которых я подобрал в местах самых отвратительных. Таких людей нельзя поставить курировать княжича.

— А как же тогда? — спросил я.

— С вами буду работать лично я, — ответил Сташков. — Буду вас холить и лелеять, как котеечку.

— Что вы можете мне дать? — поразился я. — Или вы забыли, кто я, а кто вы? Вас Его Величество в любой момент может сбросить как мелкую карту, чтобы уважить какого-нибудь столбового дворянина вроде моего деда. О вас и строчки нигде не останется, а мой род и Романовых помнит простыми дворянами, причём не далеко не самыми влиятельными.

— Само собой, Матвей Михайлович, — согласился Сташков, — но, пока я полезен Его Величеству, пока я знаю о ваших тайнах и пока мы оба хотим послужить Короне и русским людям, придётся вам меня терпеть, а порой, уж простите, слушаться.

— Вы жалкий человек, Сташков, — с отвращением сказал я. — Готовы терпеть любые оскорбления, отказываться от своих слов, лишь бы достичь ваших гаденьких целей.

— Что поделать, Матвей Михайлович, — слегка развёл руками шпион, — профессия обязывает.

— Нет, Сташков, — отрицательно покачал головой я, — тут не профессия, тут склад характера такой нужен.

— Да, — кивнул тот, — без этого никуда. Моя личность идеально подходит моему роду занятий. Но сейчас мы говорим о вас, стюард.

— Моя личность не подходит вашему роду занятий, — сказал я.

— Да, с вами мне предстоит ещё поработать, но большого выбора у вас нет, Матвей Михайлович, — сказал шпион. — Если бы вы хотели сдаться, если бы рассматривали такой вариант, как реальный, то вы не совершили бы цепочку выборов, которые привели вас за этот столик на этой скромной яхте.

Он был прав. Всё началось с того, что моя сладкая фрейлина умоляла меня сохранить её честь, скрывая то, что на неё напал княжич Гуриели. Потом я просто решил чуть-чуть попридержать информацию о своём Яре. И вот, я сам не заметил, как сижу с кучей убитых своими руками людей за спиной и судачу с главным шпиком Константинополя о своей гипотетической карьере осведомителя.

«Маленькая ложь рождает больш… Тьфу, не то!» — всплыла было в голове какая-то избитая фраза. Я плохо помнил всякие клише и трюизмы. И слава Богу.

— Маленькая ложь за собой большую ведёт, Матвей Михайлович, — сказал Сташков. — Я постоянно сталкиваюсь с этим. Такова специфика моей деятельности.

«Может быть, убить его прямо сейчас?» — подумал я. — «Расквитаюсь за пытку. А потом сдамся в полицию и будь, что будет…»

— Мне не нужно, чтобы вы соглашались сейчас же, стюард, — обратился ко мне шпик. — Строго говоря, вы уже согласились, только ещё сами этого не поняли.

«Все, кого я убил, сами начинали атаку на меня или на людей, которых я хотел защитить. Даже если дадут десять лет — в двадцать восемь я снова буду свободным человеком с чистой совестью, — размышлял я. — Я всё ещё буду дворянином, возможно с Яром, внуком Юрия Мартынова… Вся жизнь впереди…»

— Интересно, фрейлина пожелает меня дожидаться?.. — задумавшись пробормотал я себе под нос.

— Простите, Матвей Михайлович, не расслышал? — переспросил Сташков.

Я поднял на него глаза, вспомнив о его существовании.

— Ничего, Сташков, ничего, — ответил я.

И не меняя положения, ударил его тонкой стрелой Яра, целясь в основание затылка. Мой удар встретил почти непреодолимое сопротивление. Сташков, несмотря на всю его уверенность в том, что ему удалось убедить меня сотрудничать с ним, всё это время не терял бдительности.

— Матвей Михайлович, — безэмоционально произнёс шпион, — ну вот зачем вы это? Я думал, это пройденный этап. Вам меня не одолеть. И потом, посмотрите, что вы делаете, пытаетесь убить агента Его Величества.

— Не волнуйтесь, Сташков, — процедил я сквозь зубы, — я сдамся в полицию сразу после этого и понесу справедливое наказание, которое мне назначит суд.

Мы сидели за столом, друг на против друга, в тех же самых позах, в которых разговаривали минуту назад. С той лишь разницей, что между нами происходила смертельная борьба, ведущаяся с помощью Яра.

— Сдадитесь? — повторил за мной Сташков. — Да уж, никогда не стоит недооценивать глупую приверженность дворян понятиям чести.

Я прибавил усилия. Шпион тоже.

— Вам не сломить мою защиту, Матвей Михайлович, — сказал шпик. — Мне легче защищаться, чем вам атаковать.

Я не удостоил его ответом. Просто приложил ещё больше усилий. Он тоже увеличил сопротивление. Я нажал ещё сильнее и почувствовал себя на месте княжича Гуриели, погибшего, пытаясь пробить мою защиту. Я понял, что вполне возможно, я сейчас применю больше усилия, чем смогу пережить, и погибну от ярового шторма.

«Что ж, это будет неплохим исходом», — решил я и надавил ещё сильнее на защиту шпиона.

Впервые я увидел на его лице эмоции. Ими были удивление и страх.

— Стюард, вы погибнете сами, пытаясь убить меня! — воскликнул он. На его лбу от напряжения вздулись вены. Я понял, что он держится из последних сил. Проблема была в том, что, по моим ощущениям, малейшее увеличение напряжения с моей стороны погубит меня самого.

— Прощайте, Сташков, — с трудом произнёс я и освободил весь свой остававшийся Яр.

Я почувствовал огромную нагрузку на весь организм, что-то внутри меня сжалось почти до состояния чёрной дыры. По крайней мере, ощущалось это так. Раздался страшный грохот, и стало темно.

Я остался в сознании, мой резервуар был пуст. То, что я поначалу принял за кромешную темноту оказалось обычной безлунной средиземноморской ночью. По сторонам от меня