Сон пришел слишком легко, словно призванный самим фактом того, что она думала о доме и мертвых девушках, позволила своему сердцу коснуться их.

«Что я сделала?»

Эмбер следила за часами на микроволновке. Как только полностью рассветет, она выйдет на улицу и… сделает что-нибудь… поедет. Поедет куда угодно. Может, навестит ближайший город или морской берег, сходит в аквариум, в зоопарк, прокатится на паровозе, прогуляется по пляжу, выпьет кремового чая [9], потому что быть одной в новом доме ей больше не хочется.

Желание уйти из дома разозлило ее.

«Уже?»

Ей казалось, что сельский дом ее обманул, как будто он заново научил ее получать удовольствие, но использовал обещание счастья как приманку.

Решив принять душ и переодеться, она замерла у подножия лестницы и посмотрела наверх, на гладкие стены и перила из розового дерева. Ее желудок сжался вокруг кофе и остатков рома. Шея и плечи напряглись. Она опасалась подниматься по этим ступеням и заходить вглубь своего прекрасного дома. Наверху, в кабинете, хранились реликвии, которые заставят ее видеть ужасные сны, снова и снова, в том месте, где она хотела жить мирно.

«Это никогда не закончится, потому что ты ему не позволишь.

Сожги все нахрен!»

Прижав к щекам широко растопыренные пальцы, Эмбер закрыла глаза. Прошло не меньше года с тех пор, как она чувствовала себя вот так; с тех пор, как ей было так плохо. Она почти забыла, насколько ей может быть плохо.

Ты што, думала, што сможешь просто уйти, детка? Што мы тебя не найдем, ага? Да ты смеешься, девочка.

Ага. Ага. Ты нам задолжала за комнату денег на три года. Хо, хо, хо.

А ты думала, што Макгвайры – это тебе манды какие-нибудь?

«Прекратите! Прекратите!»

Она открыла глаза.

Не впускать их. Только не их голоса. Больше никогда. Потому что когда она услышит писк тех крыс, с которыми разобралась в том засранном доме, то увидит перед собой два жестоких и костлявых лица. Она начнет диалог, разговор, который терпела почти каждый день в течение года после того, как спаслась от них, пока они болтали и потешались, и манипулировали, и выворачивали ее разум. Понадобился год когнитивно-поведенческой терапии, чтобы утихомирить их голоса.

Эмбер поднялась по ступеням.

На полпути она заметила пыль: огромный клок черно-серой дряни нахально лежал посреди ступеньки.

Эмбер вспомнила, как ее инструктор по вождению спрашивал: «Кому вы сигналите?» – разозлилась и выключила поворотник.

Она получила права за два месяца до того, как отправилась в первый океанский круиз, и теперь инстинктивно включала сигнал каждый раз, когда поворачивала «Лексус», даже если машин на дороге не было. Однако все, что хоть чуть-чуть увеличивало безопасность, было хорошо; безопасности слишком много не бывает.

Эмбер поставила машину на ручник и потянулась за брелоком на ключе, торчащем из зажигания. Как только она нажала кнопку в центре брелока, по металлическим прутьям ворот в конце дороги прошла дрожь. Замки отщелкнулись, и створки начали открываться.

Назад, в укрытие: домой.

В начале, а теперь и в конце первой недели она видела одну и ту же белую машину на дороге снаружи своего дома. Эмбер знала, что она принадлежит ближайшему соседу, так что бояться было нечего. Она не замечала, чтобы мимо проезжали другие машины. И вообще водители этим шоссе почти не пользовались, и это было к лучшему, потому что ширины асфальта едва хватало для одной легковушки.

Бросив взгляд на заднее сиденье, она обозрела итоги успешной поездки по магазинам, завершившейся за час до заката. Она провела день, катаясь между Тотнесом и Торки, и отправилась домой в семь вечера, потому что ненавидела ночную езду. Приобретенные на рынке свежие фрукты и органические овощи были аккуратно уложены в тканевые хозяйственные сумки, которые она держала в машине, дабы исключить возможность, что ее покупки когда-нибудь будут упакованы в полиэтилен. Две совы из поделочного камня, предназначенные для веранды на заднем дворе, не уставали ее радовать, как и цветы для клумбы, а также дышащие и каменные горшки, купленные импульсивно, когда ей вдруг овладела идея сделать дом более «своим».

Журналы и приличная кипа книг из магазина «Уотерстоунс», плюс десяток DVD и два бокс-сета с сериалами от HBO, которые она пропустила за время круизов, должны были обеспечить приятные вечера на несколько недель вперед. Все остальное, что она позабыла купить в начале недели, каталось в плечевой сумке, свалившейся с пассажирского сиденья в нишу для ног.

Ворота завершили свой содрогающийся путь и были теперь открыты. Эмбер сняла «Лексус» с ручника. Повинуясь еще одному укоренившемуся инстинкту, она посмотрела в зеркало заднего вида.

Машин на дороге позади нее не было, но кто это стоял у обочины на углу, где живая изгородь, повернув, скрывалась из виду?

Эмбер вздрогнула и убрала ногу с педали сцепления. Ее бросило вперед. Машина все еще стояла на передаче. Двигатель заглох. На приборной панели вспыхнул огонек, и что-то тревожно запищало в унисон крику у нее в голове. Она нашарила ключ и быстро завела машину снова.

Лексус заворчал и ожил. Эмбер обернулась и посмотрела в заднее стекло.

Дорога за ее машиной была пуста.

– Ну уж нет!

Она ударила по кнопке на подлокотнике. С гудением поднялись окна. Эмбер дала задний ход и выехала на шоссе, повернувшись в том направлении, где видела фигуру, потом сдавила брелок, чтобы закрыть ворота.

Положив одну руку на руль, а второй перебросив рычаг на третью передачу, она разогнала двигатель и помчалась по дороге к повороту.

На полях напротив ее дома не было борозд, живая изгородь была слишком густой, чтобы через нее пробраться, и пешеходной дорожки тоже не было, только узкая сточная канава, неширокая, поросшая травой, обочина, а потом асфальт. Когда она впервые увидела дороги возле своего дома, они напомнили ей бобслейные трассы. Если кто-то стоял на повороте, там, где асфальт скрывался из виду, этот человек должен был все еще быть в поле зрения, когда она выехала на шоссе.

Могло ли мужчине – потому что это был мужчина, и очень высокий – вообще хватить времени на то, чтобы скрыться, пока она заводила двигатель и разворачивалась? Может быть, но ему пришлось бы двигаться очень быстро, чтобы исчезнуть из поля зрения. Даже на таких длинных ногах это было бы нелегко. Возможно, он лег в канаву, чтобы спрятаться. Может, если человек ляжет ничком, его будет не видно с дороги. Но при ближайшем рассмотрении, с обострившейся от тревоги и страха наблюдательностью, она заметила, что поросшая травой сточная канава была неглубокой; даже кролик не скрылся бы там от ее взгляда.