Пол и основание под ним были уложены недавно; по приезду она восхищалась мастерством рабочих. Ни в одной из комнат не было щелей у стен, где могла скопиться, а потом выброситься в ее сияющий новый мир такая вот грязь, да еще и всего за семь дней.

Возможно, пыль выбралась из-под ступеней лестницы. Дерево на них было заново отлакировано, однако сами ступени были в доме изначально.

Мобильник Эмбер завибрировал, и она подскочила, потом схватила телефон, чтобы посмотреть, кто звонит; номер знали немногие.

«Джош».

От неожиданного прилива облегчения при одном только виде его имени у Эмбер закружилась голова.

– Слава Богу.

– Я был за рулем, когда ты звонила, – сказал он. – Шоссе. Свернул на обочину, как только смог.

Эмбер слышала его, но не воспринимала его объяснения. Она не узнала свой голос, когда сказала:

– Он здесь. Я его видела. Снаружи. На дороге…

– Не спеши. Его? Фергала?

– Я видела его меньше часа назад.

– Уверена? Ты его хорошо разглядела?

– Да. Нет. Но сколько на свете таких высоких людей? Это был он.

– Во что он был одет? Я немедленно передам описание в полицию.

Эмбер попыталась вспомнить, что увидела на самом деле, в промежуток не длиннее секунды до того, как ее машина заглохла.

– Не знаю. Потому что солнце садилось у него за спиной. Я видела только силуэт.

Но это был силуэт человека, которого она узнала бы где угодно.

Она потерла руки; они покрылись мурашками при воспоминаниях о возможном росте фигуры, и о том, куда смотрела длинная костлявая голова.

– Как вообще он мог узнать, что ты там? – Джош изо всех сил пытался поддерживать сочувственный тон, но Эмбер знала, что он ей не верил. Он всегда сохранял в основном невысказанные сомнения относительно ее показаний, относительно ее нормальности. Она не могла его винить. Так было со всеми, всеми, кто на нее работал. Все думали о ней одно и то же: что переутомление и депрессия, и тревожность так повлияли на нее, что она начала галлюцинировать с первого дня жизни в доме на Эджхилл-роуд. Что у нее гипермания, как предполагал один из врачей, и что она сделалась остро параноидальной из-за того, что они с ней сотворили и угрожали сотворить. Виновата травма. Виноват шок. Виноваты постоянный ужас и неотступный страх перед собственной смертью. Виновато длительное ожидание пыток и изнасилования. Виноваты неволя и неспособность контролировать свою судьбу.

Ее нестабильное состояние мешало расследованию с самого начала: об этом ей сообщали не раз, в корректной и некорректной формах. Но Джошу она платила, и ему приходилось воспринимать ее всерьез. Джош всегда признавал, что ее страх был подлинным – на это он не жаловался – но не мог поверить в то, что она говорила об иных вещах.

Глаза Эмбер жгло от слез. Ее потрясение оставалось неслышным, пока она не всхлипнула.

– Я еду. Дай мне три часа. Я в Вустере.

Эмбер откашлялась, протерла оба глаза рукой.

– Пыль, и он… у меня был сон. Новый. Здесь, внутри. Они были здесь. Они пробрались внутрь, Джош. Они были в моей комнате… – ее голос сорвался.

– Хорошо, хорошо, я выезжаю. Полагаю, твой «маленький друг» с тобой? – в голосе Джоша сквозило неодобрение того, что она обзавелась оружием в то время, как он на нее работал. Вопрос он задал не для того, чтобы убедиться, что она готова защищаться; он боялся, что Эмбер может застрелить себя или одного из соседей, который по глупости решит выгулять на ее подъездной дороге собаку.

Эмбер хлюпнула носом.

– Я готова. Готова встретить этого козла. Я почти хочу, чтобы он показался. Ты знаешь, вот это безумнее всего. Часть меня даже радует идея прикончить эту тварь. Прикончить его.

Она забыла страх, чтобы воспламениться яростью. Даже руки у нее задрожали. И это было хорошее чувство, если, конечно, слово «хорошее» сюда подходило. Оно казалось естественным, необходимым, и жизненно важным, и неостановимым; она не могла бы унять его даже если бы захотела. Они даровали Эмбер эту ярость в ту ночь, когда заперли в квартире на первом этаже. Где обитала она.

На заднем плане, за границей ее мыслей, которые полыхали красным и заставляли ее скрежетать зубами, пока не стало казаться, что те сделаны из глины и слипаются воедино, она слышала голос Джоша. Строгий голос, постепенно набиравший громкость:

– Так, Эмбер. Эмбер! Послушай меня. Эмбер, мне надо, чтобы ты успокоилась. Обдумала это хорошенько. Эмбер, ты меня слушаешь?

Но она его не слушала. Это был ее дом, ее святилище; она страдала ради него, и заслужила его, и заплатила за него большим, чем просто деньги. И этот крысомордый хрен не смел возвращаться, чтобы угрожать ей и запугивать ее.

Ломать ее.

– Я ему не позволю! Не позволю! Где он? Джош? Где этот мудак? – она поняла, что кричит, через несколько секунд после того, как начала. – Три года! Три года, а он все еще свободен. Она с ним. Она! Почему ты не можешь их найти? Почему? Почему, Джош? Потому что он забрал ее из дома. Вот почему. Ее так никогда и не нашли…

А потом она прошептала в пораженную тишину в телефонной трубке:

– Она спрятала его. Спрятала его, Джош. Только так Фергал мог сбежать. Она знает, как прятаться. Она пряталась в том доме сотню лет. Почему никто из вас мне не верит?

Джош молчал. Даже он не знал, что сказать. Он был в Ираке и Афганистане; он участвовал в войнах, и Эмбер была уверена, что ему случалось убивать. Теперь он был телохранителем у богачей и их детей, потому что Джош умел видеть угрозу и все, что могло быть подозрительным или рискованным; он был специалистом по безопасности. Он знал, как прятаться и как прятать людей от их врагов. Но даже человек вроде Джоша не был ровней для нее.

«Для нее.

Для Мэгги.

Черной Мэгги».

Слова грохотали глубоко и глухо, ритмично, как маленький барабан под невидимыми руками, в деревянном ящике, в черной комнате, откуда открывались двери в иное место, которому не было видно конца.

– Примерно через час я сверну на обочину и отзвонюсь, – Джош изо всех сил пытался оставаться спокойным и профессиональным после того, как она наорала на него и практически обвинила в том, что он ее подвел. – Потом еще раз позвоню, когда буду подъезжать к дому. Будет уже поздно. Но ты постарайся оставаться спокойной, пока я до тебя не доберусь.

Эмбер всхлипнула.

– Никаких новостей нет? Можешь мне хоть что-нибудь сказать?

– Прости. Нет. – И она знала, что, говоря это, Джош пытался понять, как неграмотный рецидивист ростом выше шести футов, с ограниченными средствами, в грязной одежде и с руками, выпачканными кровью, без известных друзей в западном Мидленде, с половиной лица, обожженной концентрированной серной кислотой, мог три года скрываться и не оставить ни намека на свое местоположение. Кроме тела медсестры из отделения экстренной медицинской помощи, за которой он прокрался домой, заставил ее обработать свои раны, а потом задушил ее же собственными колготками спустя день после того, как сбежал из того места.