— Я тоже хочу подождать… — заныл Обри.

— Мы и подождем, — прервала его Ана. — Но мы будем ждать его вместе с Оливером в «Медвежьем когте». Я уверена, что Элиза сумеет поладить с Киприаном, если она хоть немного побудет с ним наедине. Да и твои родители, наверное, сгорают от желания тебя поскорее увидеть. — Она ласково взъерошила волосы мальчика. — Подумай, как они удивятся, когда ты сам, своими ногами подойдешь к ним.

Обри озорно ухмыльнулся.

— То-то будет для них сюрприз, да? Ладно, поехали. А что делать с выкупом? — спохватился он.

— Лучше оставь его мне, — сказала Элиза. — Твой отец должен Киприану хотя бы это.

— Не думаю, что он его возьмет, — покачал головой Ксавье и улыбнулся своей мягкой улыбкой, так не вязавшейся с его внушительным обликом. — Он всю свою жизнь искал сокровище и теперь нашел его. Но не думаю, что это сокровище можно унести в сумке.

Элизу бросило в жар, несмотря на пронизывающий холод серого декабрьского дня. Ксавье, конечно, имел в виду ее. Но как горячо ни надеялась она, что он окажется прав, в это все еще трудно было поверить. Так много препятствий стояло перед ней, и в первую очередь — ненависть Киприана к своему отцу. Правда, на самом деле это не была ненависть, вдруг осознала Элиза. Это все та же боль его сердца. Ксавье все это время был прав.

Когда африканец наконец разыскал конюха, а Обри разбудил спавшего кучера, Элизу все-таки охватил страх. Может быть, сердце Киприана и было ранено пренебрежением отца, но это вовсе не значило, что именно ей дано было исцелить его рану. Элиза с Аной перенесли сумку с выкупом обратно в дом, пока лошадей запрягали в карету. Потом кучер влез на козлы, и все теперь уже действительно собрались уезжать, оставляя Элизу в одиночестве ждать Киприана.

— Не бойтесь Киприана, — шепнул ей Ксавье, чуть не задушив ее в объятиях. — Он обязательно сдастся.

— Совершенно верно, — добавила она, целуя Элизу в щеку. — Ксавье ведь сдался, не так ли?

Элиза опустила голову под понимающим взглядом женщины:

— Если бы Киприан мог полюбить меня хотя бы вполовину так сильно, как тебя любит Ксавье…

Она не договорила, но Ана и так все поняла.

— Полюбит, — прошептала она. — Полюбит. Последним Элиза заключила в объятия Обри.

— Я так рада, что ты наконец вернешься домой. Твои родители с ума сойдут от радости. — Она нежно пригладила темные кудри мальчика. — Хотелось бы мне быть там, когда они увидят, как ты подходишь к ним без посторонней помощи.

— Я не просто пойду — я побегу. А может, даже поскачу, — задорно сказал Обри, в его синих глазах плясали бесенята. — Пока ты обрабатываешь Киприана, Элиза, я буду обрабатывать папу. И буду мечтать о том дне, когда они помирятся.

«Если такой, день когда-нибудь настанет, — подумала Элиза. — Если когда-нибудь настанет».

Киприан сидел на костлявой деревенской лошадке, укрываясь от моросящего дождя под весьма ненадежной защитой веток тисового дерева. Окружающий ландшафт навевал уныние. Голые деревья, торчащие там и сям бурые кустики вереска и стебли крапивы — все дрожало под резкими порывами северного ветра. Одинокая птица — кажется, ворон — пыталась бороться с ветром, и, кроме нее, Киприана и лошади, вокруг никого не было. Лошадь беспокойно притопнула передней ногой и фыркнула, облачко пара поднялось от ее ноздрей, но Киприан не обращал никакого внимания на нетерпение животного, стремившегося поскорее вернуться в теплое стойло. Карета сворачивала с проселка. Элиза и Обри уезжали.

Занавески на окнах кареты были закрыты, но одна на мгновение отодвинулась, и за окном мелькнуло лицо Обри, казавшееся очень бледным в темноте экипажа. Потом занавеска снова опустилась, и в следующий момент карета скрылась из виду за углом столетней живой изгороди.

Все к лучшему, решил Киприан, ерзая в седле и пытаясь размять одеревеневшую спину. Может быть, теперь он сможет вернуться к своей обычной жизни. Может быть, даже сумеет наконец как следует выспаться, Как только он уберется из Англии ко всем чертям, ему станет лучше и он сможет забыть своего сводного брата — и свою кузину.

Нет, он знал, что это у него не получится. Он никогда их не забудет. Никогда.

Громко выругавшись, Киприан стегнул застоявшуюся лошадь и погнал ее безумным галопом. Они мчались через поля, бурые и казавшиеся сухими даже под моросящим дождем, и Киприан все погонял и погонял, пока ему не стало казаться, что они с лошадью летят над замерзшей землей. Почти как на корабле, подумал он, когда порыв ледяного ветра обжег его лицо, высекая слезы из глаз. Сила и стремительность животного, так же как мощь и скорость «Хамелеона», могли бы помочь ему преследовать ничего не подозревающую жертву или самому убежать от преследователей.

Но здесь не на кого было нападать и не от кого убегать. Снова выругавшись, Киприан стал сдерживать лошадь и, постепенно переведя ее на спокойную рысь, повернул к коттеджу. Пора возвращаться на корабль. Хотя время было уже позднее, он не мог здесь оставаться. Он скажет Ксавье, что уезжает, а потом пустится в путь, невзирая на темноту, на непогоду, на что бы то ни было. Он уберется из Англии, как можно дальше от своего отца и брата — и от Элизы.

Когда он подъехал, в кухне горел свет. А может быть, то был огонь очага. Киприан почувствовал озноб. Он промок и замерз. Надо будет попросить у Аны кружку подогретого вина, перед тем как ехать. Большую кружку — достаточно большую, чтобы согреть тело и затуманить рассудок.

— Оботри ее хорошенько, — сказал Киприан конюху, принявшему у него лошадь, — и дай двойную меру овса. Я скоро снова уеду.

— Слушаю, сэр. Уж я о ней позабочусь. А о вас, верно, позаботится та миссис в доме, — добавил конюх с хриплым смешком.

— Да, — рассеянно проронил Киприан. Ана позаботится накормить его, но наверняка найдет способ упрекнуть за то, что дал Элизе уйти. Эта женщина разговаривала мало, но, когда она устремляла на человека пронизывающий взгляд своих темных, загадочно поблескивающих глаз, ни у кого не оставалось сомнений, одобряет она или осуждает.

Но сегодня вечером Киприан не намерен был терпеть молчаливое осуждение Аны. Он поест и уедет. А если Ане и Ксавье это не понравится, то и черт с ними.

Кухня была пуста, но запах еды еще витал в ней, и у Киприана заурчало в животе, пока он запирал за собой дверь. Он был рад одиночеству и приятно удивлен, увидев, что Ана побеспокоилась оставить ему ужин на большом столе. Но едва он придвинул к себе горшок с супом и, сняв крышку, вдохнул аппетитный аромат, стало ясно, что есть не может.

Со вздохом, больше похожим на стон, он снова закрыл горшок крышкой и огляделся в поисках какого-нибудь напитка. Теплого, холодного — неважно, главное — крепкого, такого, чтобы оглушил мозг и убил чувства, теснившиеся в его груди. Киприан хотел было снять перчатки, но услышал за спиной какой-то звук и обернулся: