Пока мистер Вайнкуп седлал коня, Мэтью открыл конверт с надписью: «Вниманию агентства „Герральд“», отметив, что почерк мужской: буквы ровные и хорошо выведены, но несколько угловаты, а женский почерк бывает более закругленным. Развернув бумагу, он прочел:

Уважаемый сэр или мадам!

Выражаю вам свое почтение и обращаюсь с просьбой. Я — доктор Дэвид Рэмсенделл, главный психиатр общественной больницы для душевнобольных колонии Нью-Джерси, находящейся вблизи города Уэстервика около тридцати миль к юго-востоку от Нью-Йорка по Филадельфийской дороге. Ваше объявление привлекло мое внимание в связи с некоторой ситуацией, касающейся нашего пациента, которую я не могу изложить в письме более подробно. Если вы будете столь любезны ответить на это обращение когда вам будет удобно, то я надеюсь, что ваше агентство могло бы оказать ценную услугу и нам, и нашему пациенту. Каков должен быть в этом деле ваш гонорар — полагаюсь на ваш опыт и добрую волю.

С искренним уважением и наилучшими пожеланиями,

Дэвид Рэмсенделл

Привели слегка пофыркивающего Данте. Это был вороной конь с чуть рыжеватой гривой и хитрыми глазами — Мэтью показалось, что они высматривают слабое место, куда тяпнуть. Конь был не меньше, чем у Грейтхауза, если не больше, и выглядел чертовски опасно. Вайнкуп дал Мэтью грушу, чтобы угостить жеребца, а может, ублажить его, — и ее смело одним движением здоровенных зубов, от которых Мэтью твердо решил держаться подальше. Он вспрыгнул в седло, Данте задрожал, затоптался, а Мэтью приговаривал: «Тихо, малыш, тихо!», поглаживая гриву, жесткую, как метлу. Вайнкуп шагнул в сторону, махнул Мэтью рукой, чтобы отъезжал, и Мэтью направил Данте на улицу, чувствуя, как в животе бегают ящерицы. Здоровенная бестия послушалась команды — к удивлению и облегчению Мэтью, и они вышли улицу, где пешеходы сторонились, давая дорогу, и даже другие лошади, влекущие телеги и фургоны, будто опускали глаза к земле — как человек старается избегать взгляда встречного хулигана. Мэтью сидел крепче, чем нужно, опасаясь рывка, но Данте — пока что — вел себя совершеннейшим джентльменом.

Грейтхауз ждал возле Сити-холла. Его конь издал высокое ржание, которое Мэтью показалось несколько нервозным, и Данте ответил глубоким горловым рокотом. Но все же — опять-таки пока — кони не стали драться друг с другом, о каковой возможности Мэтью вспомнил только сейчас.

— Вот это действительно конь, — отметил Грейтхауз с восхищением и повернул своего в сторону Ист-Кинг-стрит и парома на Уихокен. Мэтью поехал следом, чувствуя, как под ним шевелится гора из мышц и костей.

У пристани Ван-Дама, куда причаливала плоскодонная баржа, переправляющаяся через Гудзон, они оба спешились и стали ждать возвращения парома. Грейтхауз взял у Мэтью письмо и спросил, что тот о нем думает.

— Пациент в больнице? — сказал Мэтью. — Решительно не понимаю, чем мы можем быть полезны.

— Не просто больница, а психиатрическая больница. Как там называются такие учреждения?

— Бедлам, — сказал Мэтью.

Этим термином уже много лет называли приюты для душевнобольных, и возник он как характеристика шума и грохота, производимого запертыми там людьми.

— Ладно, посмотрим. А, да. Я попросил Натэниела добыть нам список владельцев всей земли к северу от фермы Ормонда. Посмотрим, когда вернемся. И я так понимаю, что твой Маскер опять сегодня подчинился указу.

— Мой Маскер?

— А разве он не твой? Не должен принести тебе десять шиллингов?

— Это только если я узнаю, кто он, раньше, чем он еще кого-нибудь убьет.

— Тогда тебе остается только надеяться, что сегодня он опять останется дома, потому что до завтра мы не вернемся. Вот наш паром.

Грейтхауз показал на баржу, под развернутым парусом приближающуюся по серой воде, на носу суровые мужчины веслами направляли ее относительно прямо против течения. Над крышами и трубами поселка Уихокен на другом берегу висел туман. Солнце пыталось пробить тяжелый влажный воздух, слегка озаряя дымку. Мрачное и роковое ощущение давило Мэтью, и не только из-за Маскера, или профессора Фелла, или мучений преподобного Уэйда, или же загадочной Грейс Хестер Кипперинга, но еще из-за этого письма, которое позвало его с Грейтхаузом через воды в Бедлам. Ощущение было такое, будто какие-то непонятные силуэты парят над ним в тумане, какие-то тайны ждут разгадки и мозаичные головоломки жизни и смерти можно сложить в цельную картину, если только найти недостающие кусочки.

Но нет, это всего лишь Уихокен на том берегу.

Пришел паром, матросы выбросили швартовы и отдали якорь. Мэтью, Грейтхауз и другие немногочисленные пассажиры завели коней по сходням, и через несколько минут, когда коней надежно привязали и все оказались на борту, баржа пустилась к дальнему берегу.

Филадельфийская дорога — она местами дорога, а местами призрак дороги. Любуясь холмистыми и лесистыми пейзажами Джерси, Мэтью и Грейтхауз ехали по изменяющемуся миру: вот зачаток деревни с десятком домов и церковью посередине, прямо в лесу, вот остатки прежней деревни, завоеванной снова лианами и подлеском. Много было ферм процветающих, поражающих порядком своих кукурузных и гороховых полей, но были и пришедшие в упадок. Вот голая каменная труба, обгоревшая, посреди пожарища. На краю другой деревни, побольше, с парой десятков домов, конюшней, кузницей и таверной с белеными стенами — указатель «Добро пожаловать в Нью-таун», и детишки гоняются друг за другом, играя в пятнашки, бросаются наперегонки с лошадьми, спрашивая всадников, откуда они и куда, и отстают, только когда дорога сворачивает в лес.

Воздух был все так же тяжел и влажен, щупальца тумана застряли в верхушках самых высоких деревьев. Время от времени выбегающий из чащи лось останавливался, глядя на двух всадников, либо скачком перебегал им дорогу. Мэтью поразила величина рогов у некоторых самцов — непонятно было, как эти звери вообще могут ходить с такой тяжестью.

На хороших участках Грейтхауз и Мэтью пускали лошадей галопом, стремясь выиграть как можно больше времени. Примерно через четыре часа дороги, под нарисованным указателем «До парома Иниана 8 миль» они встретили семью, путешествующую в фургоне и направляющуюся в Нью-Йорк. Поговорив с главой семьи, Грейтхауз выяснил, что до Уэстервика еще двенадцать миль и паромная переправа через реку Раритан.

Они отправились дальше. Ближе к реке лес отступал, освобождая место для ферм и промышленных предприятий вроде лесопилки, склада лесоматериалов, мастерской медника и — на краю яблоневого сада — пивоварни. Тесными кучками стояли дома, возводились бревенчатые каркасы новых. Этот город строила, не переставая, река — точнее, грузы, которые везли по ней в глубь страны. Мэтью с Грейтхаузом спустились к парому через Раритан, и им пришлось ждать его минут двадцать, зато их заинтриговали четверо молчаливых индейцев в цветных перьях и других регалиях своего племени, которые сошли с баржи и пустились на северо-восток таким темпом, от которого бледнолицый сдох бы через сто ярдов.