горло так сильно, что разбитое лицо совсем почернело. Богатые одежды, грудой наброшенные на мертвеца, едва прикрывали обнаженное тело, и привратник отбирал для себя лучшие из них. По старинному обычаю они причитались ему за труды. По сходной цене он охотно продал нам черный саван, в который я и завернул покойного. Но сопровождавшие меня янычары уже узнали великого визиря и не смогли удержаться от радостных восклицаний невероятного удивления.

Вскоре вокруг нас собралось множество слуг, рабов и выбежавших из казарм янычаров, которые теперь толпились во дворе, спрашивая, что же происходит.

Антти силой удерживал их, не позволяя обесчестить тела, которое пытались забросать грязью и конским навозом. Тогда я громко приказал паше моих стражников отправляться в путь, и четверо воинов подняли носилки, паша же, возглавив отряд, замахал саблей, прокладывая нам дорогу.

Выбравшись из толпы, мы вынесли тело со двора янычар. Но многие двинулись вслед за нами, а на улице к ним присоединялись прохожие, ибо мусульмане питают глубокое уважение к Тому, Кто навсегда рвет узы дружбы. И больше никто не мешал нам, когда дико орущая толпа янычар осталась наконец позади.

Мы доставили носилки во дворец великого визиря, где немногочисленные слуги, бледные и печальные, все еще бесцельно сновали по пустым залам, остальные же успели сбежать или просто притаились где-то в отдаленных уголках усадьбы.

Я велел обмыть тело и нарядить усопшего в чистые одежды. Евнухам пришлось применить все их искусство, чтобы вернуть цвета жизни почерневшему лицу Ибрагима. Антти же должен был позаботиться о повозке и лошадях.

Брат мой ушел, а во дворец явился улем и от имени великого муфтия официально заявил, что на мусульманском кладбище запрещено хоронить защитника гяуров и главу еретической секты. Я напрасно ломал голову, размышляя над тем, как справиться с непредвиденным препятствием, когда неожиданно, несмотря на возможные неприятности, во дворец прибежал молодой поэт Баки, искренне оплакивая великого визиря. Он также сообщил мне, что дервиши изъявили желание похоронить Ибрагима в священном месте их встреч в Пере — они согласны на все, лишь бы достойно проводить в последний путь главу своего братства и досадить великому муфтию.

Я велел Баки вернуться и уладить дело с почтенным Мурадом — учителем и главой дервишей в Пере.

Тем временем Антти побывал в конюшнях великого визиря, где нашел лишь дроги для перевозки сена, ибо слуги, опасаясь гнева султана, немедленно попрятали все роскошные повозки. Но Антти, проклиная и браня всех и вся, вынудил их запрячь в дроги двух великолепных вороных коней, которых великий визирь приобрел несколько лет назад, дабы достойно проводить в могилу усопшую мать султана.

Я выбрал прекрасные ковры и шелковые покрывала и с помощью Антти простые дроги превратились в роскошный катафалк. Мы уложили Ибрагима на ковры, нарочно оставив открытым его прекрасное лицо, дабы народ в последний раз мог лицезреть великого визиря, ибо ловким евнухам удалось-таки с помощью всяческих только им известных приемов и дорогих красок вернуть покойному его гордый вид. Всю повозку я облил огромным количеством розовой воды и натер мускусом, большую банку которого к несказанной радости своей я нашел в опочивальне визиря.

Ничем больше не рискуя, ибо умереть можно один лишь раз, я уже не боялся гнева повелителя правоверных и приказал украсить головы лошадей роскошными черными султанами, Антти же по старой традиции насыпал перца в глаза несчастных животных, и они лили горькие слезы, совсем как на похоронах султанов и их родственников.

Мое отчаянное мужество придало смелости и двум неграм из конюшен великого визиря. Они облачились в траурные одежды и сказали, что поведут коней под уздцы. И вот, благодаря нашим усилиям, со двора прекрасного дворца Ибрагима вскоре тронулась в путь торжественная похоронная процессия.

Тем временем площадь перед дворцом заполнила молчаливая любопытная толпа, и когда похоронная процессия вышла из ворот, масса людей последовала за нами. Толпа росла, и вскоре скромная процессия превратилась в настоящее траурное шествие. Казалось, будто весь Стамбул, охваченный глубокой и молчаливой скорбью, пожелал проводить в последний путь Ибрагима, великого визиря и сераскера державы Османов.

Сопровождаемые толпой жителей столицы, мы прошли через весь город и в конце концов добрались до высокой каменной стены около ворот на Адрианополис. Там мы спустились на берег и по мосту дошли до Перы. Теперь мы оказались одни, ибо молчаливая толпа покинула нас у моста. По другую сторону Золотого Рога нас уже ждали дервиши во главе с почтенным Мурадом. Они несли священное знамя своего братства и хриплыми голосами нараспев читали суры Корана. Дервиши провели нас в свою обитель на вершине Перы.

Итак, против всех ожиданий, похороны великого визиря Ибрагима стали церемонией, соответствующей высокому положению покойного. И как мне кажется, султанша Хуррем ничего подобного не могла предвидеть, напротив, в глубине души она надеялась, что янычары еще во дворе сераля обесчестят тело ненавистного сераскера, разорвут его на части, как уже не раз бывало в подобных случаях.

Похоронив великого визиря с соблюдением всех предписаний Корана, я испытал гордость за то, что смог выполнить данное ему обещание. Я от всего сердца поблагодарил почтенного Мурада за оказанную нам честь, его дружелюбие, благородство и бесстрашие и, прощаясь с дервишами, благословил их именем Аллаха.

Мой глухонемой раб, скромно следующий позади торжественной похоронной процессии и державшийся в тени из опасения привлечь внимание к своей ничтожной персоне, теперь подошел ко мне и жестом попросил поскорее вернуться домой. Я сразу догадался, что там уже ждут меня безмолвные палачи султана.

Повернувшись к Антти, я сказал:

— Дорогой брат мой Антти! Останься здесь, среди дервишей, под защитой святых мужей. Такова моя воля, и постарайся не забыть о том, о чем я говорил тебе прошлой ночью. Хотя бы один раз в жизни послушайся меня, не наделай глупостей и не доставляй мне лишних забот.

Мои слова обидели Антти, но только так я мог заставить его выполнить мое желание, ибо брат мой ни на шаг не отходил от меня весь день. А я не мог допустить, чтобы из-за меня он подвергался смертельной опасности.

Побагровев от гнева, Антти сказал мне на прощание:

— Разве нам нельзя расстаться по-хорошему? Ты никогда не считался со мной, всегда поступал по собственному усмотрению, но я, будучи человеком терпеливым и покладистым, прощаю тебе обидные слова. Иди с миром, брат мой Микаэль, пока я еще могу сдерживать громкие рыдания и жалобные стоны.

Он отер слезы с глаз, крепко обнял меня, и я ушел, а Антти остался в обители