– Какой? – не удержался от вопроса Высторобец.

– Чтобы вы убили Белозерцева.

– Ничего себе! – Высторобец поморщился. – А как же Костик, сын ваш? С кем он останется?

– Костик не пропадет, не дадут. Да потом Белозерцев не сможет воспитывать его, он женится на этой своей профурсетке, на Виоле, или Виолетте – не хочу знать, как ее зовут… И что ей Костик? Ничто. Ей и Белозерцев – ничто. Все-таки, сколько вам заплатил Белозерцев? Восемь тысяч долларов?

Высторобец чуть не вздрогнул: ведь в яблочко попала.

– Я же сказал – ничего. Я у Вячеслава Юрьевича Белозерцева нахожусь на службе.

– Плачу пятнадцать тысяч долларов – и вы убираете Белозерцева. Поверьте, он не стоит этих денег, раз ничего не понял в этой жизни. И я ничего не поняла. Что же касается того, что… что вы предали меня – я вас прощаю.

– Я никогда никого не предавал.

– Да ну? – насмешливо повысила голос Ирина Константиновна. – Позвольте вам не поверить. Все вы, мужики, продаетесь за деньги. И чем больше вам платят, тем больше вы продаетесь. У вас нет ни Бога, ни совести, ни партии – ни КПСС, ни… никакой, в общем, партии, даже партии пива – никого и ничего! – она повернулась к зеркалу, увидела себя, страшную, с размазанными глазами, патлатую, постаревшую; нехорошее удивление возникло у нее на лице, рот изогнулся плаксивой скобкой, и в ту же секунду Высторобец, словно бы почувствовав, что ему перестали спутывать руки, выстрелил.

Ирина Константиновна повалилась на пол. У нее задергалась одна обнажившаяся до бедра нога, вытянулась, словно она хотела крашеными пальцами достать до Высторобца, лягнуть и замерла – Ирина Белозерцева была мертва.

Контрольный выстрел можно было не делать – и так все понятно. Высторобец с шумом вздохнул, покрутил тоскливо головой: а ведь она не верила, что он выстрелит, думала пройти по тонюсенькой проволоке, по лезвию ножа и не завалиться. Она даже не спросила, а произошло ли это с Олежкой или только одна она отвечает за измену. Видать, все это ей было неинтересно – она уже одолела те науки, которые не проходили ни Высторобец, ни Белозерцев.

В конце концов он выполнил ее пожелание – стрелял не в глаза, она не видела ствола ТТ, не засекла оранжевую вспышку, ярко окрасившую зрачок пистолета. Высторобец отер пистолет, положил его рядом с покойной и бесшумно выскользнул за дверь квартиры Белозерцева.

Он не знал, совершенно не представлял, что делать дальше, – понимал только, что выполнил задание, данное ему Белозерцевым, но ведь кроме задания есть еще что-то… Например, то, о чем просила Ирина Константиновна. Высторобец почувствовал, что он раздваивается…

Подхватив пустую обувную коробку, он бесшумными осторожными шагами двинулся вниз по лестнице.

20 сентября, среда, 20 час. 40 мин.

Перед Зверевым в его кабинете сидел подполковник Келопов – круглолицый, с лапками морщин, украсившими уголки глаз, добродушный, с плохими, почерневшими у корешков зубами – словно бы когда-то переболел цингой, – совершенно неиспуганный, хотя быть испуганным у него имелись все основания. Напротив Келопова по обратную сторону приставного столика сидел Волошин.

Только сейчас Волошин понял, что лицо золотозубого полного человека, которого он видел около дома номер пятнадцать в квадрате Ж-56 или 57, он не помнил числа, и лицо подполковника Келопова – одно и то же, словно бы это были близнецы-братья. Только у того деятеля во рту золота было напихано с перебором, а у Келопова золота нет – сплошь порченые зубы.

– Очень интересна мне ваша жизнь, подполковник, – сказал Келопову Зверев, задумчиво побарабанил пальцами по столу – прилипчивое механическое действие, от которого, как от всего лишнего, избавляться очень трудно, не менее трудно, чем от общеизвестного зверевского кхекхеканья. – Кхе-кхе-кхе. До перестройки и после перестройки, а особенно – в перестройку.

– Жизнь как жизнь, товарищ генерал, она у всех нас одинаковая: школа, учеба, комсомол, работа.

– Одинаковая, да не у всех… Не у всех одинаковая! Из комсомольцев, этих преданных ленинцев, вышли самые матерые разбойники – клейма ставить негде. А вы – комсомол!

– Все равно, наше поколение прошло через комсомол и через партию почти целиком. Да не почти, а целиком.

– Через огонь, воду и медные трубы. – Зверев словно бы специально не давал говорить Келопову, сбивал его, выводил из себя, Келопов покорно замолкал, вытягивал по-гусиному шею, враз становясь смешным – на тонком непрочном стебле раскачивалась из стороны в сторону тяжелая круглая голова.

– И через это тоже, товарищ генерал.

– Теперь ответь, Келопов, как на духу, кто тебе дал команду прослушивать разговоры милицейского руководства, верхушки ГУВД, а кхе-кхе?

Келопов вздрогнул, отвел взгляд в сторону.

– Не могу ответить на этот вопрос, товарищ генерал.

– Смотри, Келопов, не ошибись. А то потом поправлять поздно будет. Кто? ФСК… э-э-э, как оно ныне зовется? ФСБ? Прокуратура? Товарищи из Министерства внутренних дел России?

Подполковник медленно склонил голову на плечо, взгляд у него сделался отсутствующим.

– Не имею права говорить, товарищ генерал.

– А брать нас под колпак имеешь право? Ну, Келопов!

Хитер, бобер! «Не имею права», – передразнил его Зверев, – я тебя предупредил, Келопов. Пойдешь работать в ФСБ, там выше сержантских лычек тебе не дадут. Так кто тебе, Келопов, дал указание прослушивать разговоры Главного управления внутренних дел города Москвы? Отвечай, Келопов!

Келопов ронял голову на плечо, поднимал ее, смотреть старался в сторону – так ему было проще не отвечать на вопросы, – круглое, с внезапно обвисшими серыми брылами лицо его было покрыто потом, он начал бормотать заведенно, словно бы в нем что-то застопорилось, заело, иголка, поставленная на пластинку, не могла сдвинуться с места, выгрызала в крутящейся пластинке борозду – с брачком будет отныне Келопов:

– Не имею права… не имею права, не имею права…

А в том, что подполковник отныне будет помечен печатью и от него будут шарахаться сотрудники, Зверев не сомневался; даже если кто-то постарается помочь Келопову, начнет выгораживать его, Зверев не даст.

– Простите, товарищ генерал, можно ли задать вопрос товарищу подполковнику? – по всей форме обратился Волошин – для него и Зверев, и Келопов были одинаково «товарищами», с Келопова погоны еще никто не снимал, и обращаться по-иному Волошин не имел права.

– Задавай, – разрешил Зверев.

– Товарищ подполковник, у вас есть брат? – спросил Волошин.

Вопрос для подполковника был неожиданным, он вздрогнул, приподнял плечи, словно бы собирался от чего-то защищаться, предупреждающе выставил перед собой руку, глаза у него, как у китайца, втянулись в кожаные мешочки, их не стало видно, одно крыло носа брезгливо приподнялось. Да, у Келопова был брат, которого он не указывал в своих документах, – Володька. По кличке Клоп. Но у него и фамилия была другая, материнская, и прошлое он имел такое, за которое Келопова наверняка погнали бы из органов – слишком много Володька наследил.