не ложь, – возражает она. – То, что я сделала… мой отец… это преследовало меня. Он был моим отцом. Он любил меня, и я любила его. Я говорю тебе правду. – Она делает несколько шагов в мою сторону. – Вин, я совершила отцеубийство. Это наложило отпечаток на всю мою дальнейшую жизнь.

– И тут мы возвращаемся к тому, о чем я только что сказал.

– К чему?

– У тебя – восемнадцатилетней, испуганной, сбитой с толку девицы – возникает идея выставить себя жертвой. Если это действительно придумала ты, тебе можно лишь поаплодировать за изобретательность. Блестящая идея. Я купился на нее целиком. У меня не возникало ни малейших сомнений. Ты – жертва. Это примиряло тебя с семьями тех несчастных девушек. При желании ты могла «выдать» Хижину ужасов, но не своего отца. Ты оказалась в центре внимания и умело направила его на создание сети приютов «Абеона». Ты взялась за добрые дела. Старалась показать себя продолжательницей благородных устремлений твоего отца. Я восхищен, что все это пришло в твою юную голову. – (Мы смотрим друг на друга.) – Однако сдается мне, что все это было придумано отнюдь не тобой. Я прав?

Патриша молчит.

– Ты находишься в бегах. У Рая Стросса, твоего единственного союзника, нелады с психикой. Обратиться к матери ты не можешь. Возможно, ты не рассчитывала, что полиция заподозрит и ее, но теперь за ней зорко следят. – Я сцепляю пальцы и продолжаю: – Я пытаюсь поставить себя на твое место. Молодой, испуганный, загнанный в угол. В голове сумятица. К кому бы я обратился за помощью?

Она переминается с ноги на ногу и молчит. Не дождавшись ее ответа, говорю сам:

– К бабушке.

Назову три причины, почему я так считаю. Первая: бабушка любила Патришу. Вторая: бабушка располагала возможностями спрятать внучку. И третья: бабушка пошла бы на что угодно, только бы уберечь семью от скандала, который непременно бы вспыхнул, выплеснись все это наружу.

Патриша кивает и повторяет за мной:

– К бабушке.

Не спешите судить. Это свойственно не только Локвудам. Семьи оберегают своих членов. Так поступают везде. И не только семьи. В каком-то смысле мы все занимаем круговую оборону. Разве не так? Мы делаем это под предлогом всеобщего блага. Церкви покрывают преступления священников и переводят тех в другие места. Благотворительные организации и акулы бизнеса одинаково владеют искусством скрывать мелкие и крупные прегрешения, называя это самозащитой и умело апеллируя к целям, оправдывающим средства.

Так стоит ли удивляться, если какая-то семья поступает аналогичным образом?

Мой дядя Олдрич с ранних лет совершал дрянные поступки и никогда не расплачивался за них. Он никогда не обращался за профессиональной помощью, хотя, если быть честным, помочь таким людям невозможно.

Их можно только остановить, подавить, усмирить.

– Вин, и что теперь?

Помните мои слова в самом начале? Ничто так не связывает людей, как кровь, и нет субстанции более взрывоопасной, чем она. Я думаю об одинаковой крови, циркулирующей по нашим жилам. Может, и я унаследовал что-то из наклонностей дяди Олдрича? Не этим ли объясняется моя тяга к насилию? А Патриша? Может, это генетический сбой? Может, у дяди Олдрича была поврежденная хромосома или нарушение химического баланса в организме? Может, при серьезном врачебном вмешательстве это было устранимо?

Не знаю, и меня это не особо заботит.

Я получил все ответы. Вот только что с ними делать?

Глава 36

Жизнь, проживаемая нами, состоит из оттенков серого.

Для большинства людей это проблема. Гораздо легче видеть мир черно-белым. Кто-то абсолютно хорош или абсолютно плох. Иногда я пытаюсь с помощью Twitter и социальных сетей взглянуть на царящее там негодование: реальное, придуманное или ложное. Ярость и гнев – самые простые эмоции, напористые, стремящиеся привлечь к себе внимание. Рассудительность и благоразумие трудны для восприятия, заставляют напрягаться и вызывают скуку.

В том, что касается ответов, «бритва Оккама» работает в обратном направлении: если ответ прост, он почему-то вызывает подозрения.

Хочу вас предостеречь. Вы не согласитесь с некоторыми решениями, принятыми мной. Не особенно заморачивайтесь по этому поводу. Я сам не знаю, правильно ли поступил. Согласно моей личной аксиоме, будь я уверен, то, вероятнее всего, ошибался бы.

Я возвращаюсь в «Дакоту». У дверей меня ждет ПТ. Веду его к себе и наливаю коньяк в бокалы.

– Арло Шугармен мертв, – говорю я.

ПТ – мой друг. Я совсем не верю в наставников, а если бы верил, ПТ был бы одним из них. Он всегда хорошо ко мне относился и был честен.

– Ты уверен? – спрашивает он.

– Мои люди навестили крематорий, который обслуживает церковь Святого Тимофея, и проверили записи о кремациях за пятнадцатое июня одиннадцатого года и за несколько дней в ту и другую сторону. Они также проверили выдачу свидетельств о смерти на эту дату в пределах Большого Сент-Луиса.

ПТ сидит в кожаном кресле с подголовником. Он откидывается назад и чертыхается. Я жду. ПТ качает головой и говорит:

– Вин, я хотел его схватить. Я хотел предать его суду.

ПТ поднимает бокал с коньяком:

– За Патрика О’Мэлли.

– За Патрика, – вторю я.

Мы чокаемся. ПТ тяжело приваливается к спинке.

– Я так хотел исправить эту ошибку.

– Если это действительно было вашей ошибкой, – говорю я, держа бокал возле губ.

– Что ты имеешь в виду? – морщится ПТ.

– Вы тогда были младшим агентом, – напоминаю я.

– И что?

– Значит, решения принимал он.

ПТ осторожно ставит бокал на подставку.

– Какие решения? – спрашивает он, пристально глядя на меня.

– Не ждать подкрепления. Войти в дом через заднюю дверь.

– Вин, что ты хочешь этим сказать?

– Вы обвиняете себя. Почти полвека вас не оставляет чувство вины.

– А ты бы себя не винил?

Я пожимаю плечами:

– Кто дал наводку по Шугармену?

– Звонок был анонимным.

– Кто вам сказал, что анонимным? – спрашиваю я. – Впрочем, это не имеет значения. Вы оба поехали к указанному дому, но, когда приехали туда, спецагент О’Мэлли принял решение не дожидаться подкрепления.

ПТ смотрит на меня поверх бокала:

– Он считал, что дорога каждая минута.

– И при этом нарушил протокол.

– Формально да.

– Он решил войти в дом через заднюю дверь. Скажите, ПТ, кто из них выстрелил первым?

– Какая тебе разница?

– Вы мне не рассказывали. Так кто выстрелил первым?

– Мы этого попросту не знаем.

– Однако спецагент О’Мэлли стрелял из своего оружия. Это вы подтверждаете?

Несколько секунд я нахожусь под жестким взглядом ПТ. Затем он прислоняется к подголовнику и закрывает глаза. Я жду его дальнейших слов. Он молчит. Сидит, закрыв глаза и склонив голову